— Ваш слуга. — Но он не мог надеть маску на лицо, которое поднял к Бену: беспокойное и неутешное. Ветер в песках.
Мальчик, который принес жертву. Бен узнал его по манере держать себя и по его темно-желтому дублету. По его печали. Камеристка Венеции. Да, Бен помнил ее. Как, поглядев на тело хозяйки, коснулась локона волос. Как вдохнула его запах. Достаточна хороша для неба. Это было потрясающе. А среди хаоса похорон — обычный поденщик. Дай ему топор и ствол дерева, и он изрубит его в щепки.
Он может использовать парня.
Четырнадцать, возможно. Impubis[60]. Через год или два станет юношей, и либо с ним подпишут контракт на подмастерье, либо выкинут из театра. Хороший голос, но с заметным уэльским произношением. Не такой симпатичный, как его приятель. Этому нужен грим: лицо бледное, узкое, бело-коричневое — терновник, но не совершенный, с коричневатым оттенком — и черные как смоль волосы, дыбом. Глаза, если бы не были красными от слез, хорошие и добрые: зимнее море. В них ярость.
Бену, чтобы войти, пришлось пригнуться, и все равно он задел несколько полу-кукол.
— Извини. Я ворвался к тебе, когда ты плакал.
Море вспомнило про свое горе.
— Они врут. Клянусь гвоздями Христа, он невиновен. Его оклеветали. Он не...
Прямо.
— Не убил себя? Я не Провидение и не могу взвесить его душу; тем не менее я не доверяю мнению законников.
— Вы верите мне?
— Когда лопаты кончили свою работу, — тихо сказал Бен, — я провел для него службу.
— Вы священник?
— Актер[61]. Но мои молитвы так же истинны, как и любые другие.
— Я знаю ваши пьесы, магистр[62]. Я видел вашего Рифмоплета[63]. И Сеана...
Aposiopesis.[64] (Дальше - тишина.)[65] Было ли это настоящее уважение или политика, он не мог сказать.
— Им не хватает гигантов?
— Да, сэр. Вы использовали Гиганта Сенеку, и украли его сапоги. Потом срубили бобовый стебель и сделали из него арфу и все такое.
— Ты наглый ребенок. — Но он был польщен, и мальчик знал это; тем не менее его это не беспокоило.
— Я на вашей стороне, сэр. Когда мы лжем, мы говорим правду.
Умный чертенок. Видно, что он жил (скорее голодал) на улице.
— Я могу посмотреть?
Молчаливое согласие. Пожал плечами. Что он может найти?
Да уж, эту комнату он знал. Совершенно голое место под куполом грез. Крытое гнилой соломой, плохо отштукатуренное. Все планки сгнили и изогнулись, как от удара. Доски пола в дырах. Того и гляди, ботинок застрянет. Вся мебель гроша ломанного не стоит. Соломенная кровать, без постельного белья. Пара ящиков, для удобства. Подсвечник. Ночной горшок. Полдюжины гвоздей. Их запас? Он обратил внимание, что нет взятых взаймы сценических костюмов. Деревянные мечи. Свирель и маленький барабан. На штукатурке каракули, сделанные углем, на двери — мелом. Так. На полке маленькая мастерская: огрызки карандаша, листы бумаги, шепотки блестящих минералов, горшки с землей, кисточка или две, и ряд яичных скорлупок, запачканных изнутри. Он перевернул их своими большими грубыми пальцами, поставил отверстием вниз. Хорошенькая алхимия. А вот и их библиотека: пять или шесть пьес в кварто[66] — опять Шекспир — непереплетенных; части для изучения, не та, которую он искал; разрезанные листы с балладами; пара песен выложены отдельно. А, вот. Покрытый лисьими пятнами[67] Вергилий, без заглавия. Овидий, покоробленный водой.
— Выперли из школы, а? Шрусбери?[68]
— Ладлоу[69], сэр. Родился в Клуне[70]. Мой отеца столяр.
«И его мать Уэльс, держу пари». Один из птенцов Глендовера[71]. Дракон в яйце.
— А Витгифта?
— Он думал, что ткач. Но иногда говорил, что король фейри. Еще маленьким он стал искусным вором, и начал играть раньше, чем с него сняли распашонку. Говорят, что он играл мальчика Титании и старая королева рукоплескала ему; его называли Подменыш.
— Да, помню, — сказал Бен. — Маленький трубочист. — Эти зачесанные белые волосы, этот взгляд сияющего ужаса. Хорошенький, как свеча, которую так легко потушить.
— Я очень беспокоился, сэр, как он будет жить, когда вырастет, потому что все его искусство — в полной невинности. На сцене он всегда умирал. Я думал... — И мальчик посмотрел на полку с книгами.
— Умереть от голода вместе с ним? — Нет ответа. — Что, у него не было родственника, который бы оплакал его и помолился за него?