Жантильная гражданка, приструненная в гриф или завершившая себя – чалмой и рожком фитиля, бескорыстно защищала – подхватившего не те тезисы, глушившего не те формулы, во все подмешивающего – асимметрию, и не слишком убедительно объявляла Вашему Волонтеру:
– Просто еще вчера из этого квадрата вздымался чистокровный кондуктор! Мы должны услышать и того, кто уже не с нами… Его гик и вой или изможденный сип, или чем он дает о себе знать? – и твердо восклицала, но в манере скорее не грифа, а чайки погорелого озера, запутавшейся в осколках и в пеплах – до испуга, до сердитого скрежета: – Да здравствует солидарность с голодающими кондукторами!
– Его голосом говорит локус! Выражается околоток! – охотно подхватывал гражданин Максимилиан. – Вероятно, по оплошности показавшийся доверителю – фразой писателя К.: совершенно неупорядочен… адский загашник! Наш сад, что слоняется во главе расхристанных красотуль-яблонь по большим обочинам и постным пятачкам и загонам – и заставляет их продавать что есть, посему недосуг рожать фрукт широкого радиуса! И субъект – драпанул, побросав обстоятельства, сроки, связи и все свои отличительные черты: привычку вояжировать – не трудя стопы, или контролировать и координировать – и хобби всех расталкивать. Скинул провокацию – одну из неотъемлемых составных в кондукторстве, крупнейший транш. Расшвырял желания – неотступно звучать и во всех прозревать – временных: пассажиров, то и дело предлагать какие-нибудь волчьи или банковские квитки, пропуска, талон на место у колонн, и непременно что-то требовать взамен. Пугая – внесением кой-кого в список зайцев и в иные проскрипции. Потому мне и захотелось быть этим искусником – тяга к сильным мира сего!.. Все ж трамвайно-троллейбусная аристократия! Я бы охотно прислюнил к себе золотник де… Сам Максимилиан, де Кондуктор.
Гражданка Прима, царственно раздвинув паноптикум многолетников, одевшийся в фартуки плакатов, подотряд кричащих, собравшийся под клочьями великих речей или реющих над великими революциями флагов, трижды щелкала пальцами и прокатывала трещотку кастаньет или колец и браслетов, заколок, защелок, цепочек, скоб, уголков, скрепивших ее сладкие, иногда двойные порции – в несравненность общей параболы, или сеяла журчание перезаряжающихся стволов и скачущих по брусчатке пуль:
– Малышки! Крошки! Если кто-то из членов вашего семейства – бультерьер, посоветуйте ему принять участие в конкурсе “Мистер Чудовище”! В состязании “Мисс Перебей Нос”!.. – из каких-то сосредоточенных на Приме прослоек, перемычек, разъемов и прочих кандебоберов раскрывалась трескучая колода визитных карточек. – Телефоны наших щенков… Транспорт к нашим щенкам из столиц и провинций мира… Банковский счет щенков… Корреспондентский счет ваших корреспондентов… – громко объявляла гражданка Прима и раздавала визитки, и неустрашимо сближала свой клич – с настойчивостью волны, подгрызающей мост. – Окружите себя сногсшибательным существом бультерьер!
– Узнаю неугомонность и предприимчивость моего героя! Энергичное жизнестроительство, брошенные – на полосе, так недавно выдавившей его самого и еще не остывшей! – почти восторженно говорил гражданин Максимилиан. – Не во власти тиранов и их слуг – лишить нас смелости!
Дата сообщения: препирательства авгуров о предопределенности реющих над ними двух стрел, гадание по двум спицам циферблатного колеса и по расстановке стульев при гордеце Бордо – на гребне трибуны, а также шум парасолей и зачитанных деревьев, вдруг извергнутый наизнанку – и перелитый в гудение не листов, но сотен крыл, или в тысячи разрываемых томов, кувыркающихся – в костры эспланады… Или идущий поверху жестяной клекот – то ли кровель, то ли переворачиваемых где-то больших страниц. Сраженье двух отсроченных молодецких высоток, что пресытились палыми красками, но пеленговали – вспыхнувший наверху стеклянный куб, вспененный пивным фестивалем, и обскакивали друг друга – по пандусам, ступеням, панелям и позвонкам руста, по нишам с бобинами окон, намотавших видения, и, забросив тяжкие цепи за шеи кронштейнов, втаскивали балконы, и карабкались – в самые отвесные, и подтягивались – к цвету гранат.
Еще дальше – вечер-октябрь, чудаковато жаркий, напротив, сходил – в дольний ярус города и складывался в луку узкой реки, и в сопровождавшую ее – свиту деревьев со сползшими на загорбок фригийскими колпаками, и в тени стволов, и в утроившие ствол и тень отражения, что мнились – бессчетными мостами через поток, и в тысячи запятых, что перебирали мосты. Но дорогу в открывшийся оазис, в сей кроткий вечерний покой перебивали врезы чистого сияния – и проглатывали целые звенья переправы, и слетевшие с перекидываемых страниц блики разбавляли непрерывность… так что Ваш Доброволец не знал, на что ступать, чтоб пробраться – в обетованную землю, но вообразил себя – тем, кто узрел ее впереди и услышал: не перейдешь сей Иордан и не войдешь в молоко и мед.
***
Сегодня, когда Ваш Безусловный пожелал пройти в знойную сердцевину времен, единую в трех великолепных проекциях – кутежи Июля и Августа, полдень, эспланада, виртуозно повторяемая Вашим Связником – с каждым свежим солнцем, когда Ваш Замостивший Собой – передышки, антракты, заминки меж вчерашней и сегодняшней эспланадами почти приблизился к непрерывности и неисчерпаемости, приключился некоторый пассаж, весьма смахивающий на дурной знак. В уличных палаццо разошлись входы, и мадам Полотер, стибрившая себе на локон, и на кромку ноготков и на скуку – сажу пиратских знамен, выволокла два цинковых цилиндра, чье содержимое не оставляло шанса голубизне. Не взрастившая в себе – ни положительный кодекс, ни воздержание, тем более не предполагавшая за рубежами подконтрольных ей территорий – соразмерности и согласия, но лучше – конец истории, неприличное зияние, мадам Полотер, неудержимая, как боевая машина, поднимала ту и эту колоколящие баклаги отбросов, отребья, пакости, черный и серый периоды своего творчества, бездонные бочки безотрадного – и убедительно опорожняла их, и притом старалась плеснуть – возможно щедрее, так что воды отпущения, суспензии нечистот, реки проказы обрушивались прямо к ногам Вашего Внешкора. Который, пытаясь одолеть топи, уже знал, что сегодняшняя дорога оскандалена, что покрылась ядовитыми волдырями, лопнувшими чернильными сумками и падалью, что зачерпнула суесловие и превратное толкование встреченного и что сия ирригация наверняка потянет с собой – ложные выводы и противоестественные склонности.
Ваш Хранящий Традиции – собравшийся раскинуть свои традиционные чтения и бдения – конечно, тут же обнаружил, как еще кое-кто вколачивал в шум правоверных, в таран гнева – нечто единосущное крику кондуктора. Точнее, самопровозглашенного таковым, настоятельно предлагающего не влечься вынь да дай – куда приспичило, но сторговать билетик, а потом размыслить – туда ли влечемся, усиливаемся и прорубаемся? Потому что на лице его – двоевластие: купель словес, отдушник фимиамов лопнул по вертикальной оси, и правый обломок взмывает почти к языку цветов, а левый дает осадку и велит – в обмен за ненаглядный дорожный паспорт, за спасительную визу – сложить к его стопам кольца, медальоны, золотые коронки, да и все имущество… Потому что начало речи из уст его – глупость, а финал – безумие. Но, по-видимому, и плутократша асимметрия желает держать при себе потехи – псарню или цепного медведя, или максималиста – с минимумом духовного, а если Верный Вам позволил себе подпихнуть образ кондуктора или кондотьера – на клетку дальше теперешнего его развития, на два перепуга, то как еще Ваш Внешкор износит – спущенный ему дар визионерства?