И Лева приступил. К сожалению, как только разрезан был скальпелем скотч, обматывавший картон, и коробка аккуратно раскрыта, наши надежды на свинью или медведя растаяли, как дым. Конечно, это была расчлененка, классическая. Голая человеческая спина, босые ноги, которые невозможно спутать с медвежьими лапами… Распавшиеся стенки коробки изнутри были украшены, словно восточными узорами, затейливыми потеками крови. «Глухарь».
Лева, сидящий на корточках над распустившейся, подобно зловещему цветку, коробкой, поднял голову и поочередно посмотрел каждому из нас в глаза.
— Чего тут время терять? — сказал он. — Надо в морг везти и там осматривать.
Он был прав; описание обстановки заняло в протоколе три строчки, здесь оставались опера, которые готовы были стартовать на поквартирный обход ближайших домов, а полноценный осмотр содержимого коробки целесообразнее было делать в морге, положив труп не на асфальт, где каждый день гуляют собачки, а на секционный стол в специально отведенном для этого месте. Чем меньше посторонних микрочастиц окажется на трупе, тем лучше.
В специально отведенное место поехала я. Так получилось, что у Лешки вдруг нашлись какие-то неотложные дела, а мне надо было отвлечься, и лучшего места, чем морг, придумать для этого было трудно.
Только я ступила под холодные своды городского приюта мертвых, как сразу на мою душу пролилась благодать. Между прочим, все эксперты-танатологи, кого я знаю, удивительно молодо выглядят; тут явно есть какой-то фокус с энергетикой. Следователи, даже юные, еле ноги таскают, а эксперты порхают, как бабочки.
Криминалист со своей фототехникой остался на улице перед моргом — покурить. Задов отправился искать свободную секционную, чтобы там расположиться с нашей находкой. А я постояла немного в коридоре и пошла на зычный голос экспертриссы Марины Маренич, доносившийся из морговских глубин.
Возле секционной, откуда вперемежку с судебно-медицинским текстом неслись замысловатые трехэтажные рулады в исполнении мелодичного женского голоса всем известной матерщинницы, кандидата медицинских наук, эксперта высшей категории Маренич, а в паузах слышался малоразборчивый писк оппонента, толпились лаборанты, эксперты и санитары общим числом около десяти. Они с интересом прислушивались к происходящему и оживленно комментировали особо удачные пассажи, которые, по цензурным соображениям, приведены быть не могут. Я вклинилась в самую гущу наблюдателей и немедленно была введена в курс дела.
— Маринка там девчонку прокуратурскую строит…
— Помнишь, она мужика вскрывала, разборки с мужем любовницы, тот его ножом в грудь и еще половой член ему отрезал…
— Потерпевшего «скорая» увезла, а член милиция изъяла, он у них три дня пролежал, а потом сюда прислали, к трупу…
— Так следачка Марине целый баул сегодня притаранила: три разных ножа, пила и рубанок, мол, скажите, чем пенис отчекрыжили!..
Тут все присутствующие покатились со смеху. Марина меж тем разорялась за закрытыми дверями:
— Блин, твою мать, я же написала: кроме того, что травмировавший предмет имел режущее лезвие, ничего определить по краю отделения тканей нельзя! Ни-че-го! А она мне мешок барахла всякого натащила! На кой, спрашивается, хрен?!
Дверь секционной распахнулась, и оттуда вылетела совсем юная девица с баулом в руках, на вид совершенная школьница, красная как рак, а в глазах блестели слезы. Явно умирая от унижения, она протиснулась сквозь толпу бездушных морговских соглядатаев, провожавших ее скабрезными ухмылками, а вслед ей из секционной несся хорошо поставленный Маринин голос:
— А рубанок-то зачем приперла?! Он что, Буратино, что ли?!
Я тоже не сдержалась и рассмеялась в голос. Девочка с баулом оглянулась на меня с отчаянием во взоре и рванула по коридору так, будто за ней гнались живые мертвецы. Почему-то мне было ее совершенно не жалко. Тут из-за угла возник Лева Задов и увел меня в освободившуюся секционную. Труп уже лежал на столе. Я хотела было спросить, обязательно ли мне присутствовать, но вовремя вспомнила, что предстоит осмотр, а не вскрытие, стало быть, обязательно; вздохнула и присела к подоконнику, и стала прилаживать на коленях протокол.
Коробка, освобожденная от стяжек скотча и распавшаяся четырьмя картонными лепестками, была вынута из-под трупа и бережно унесена лаборантом в сторону. Ее еще предстояло изучать по всем правилам науки криминалистики. Судя по ее размерам, она была предназначена для крупной, а значит, недешевой техники, так что будем предпринимать вояж по магазинам и проверять тех, кто в обозримом историческом прошлом такую технику покупал. Магазины, конечно, учетов данных о личности всех покупателей не ведут, но, может, на наше счастье, кто-то из покупателей расплачивался кредитной картой или оформлял доставку на конкретный адрес. И, конечно, теплится надежда на дактилоскопию; если не на картоне, то на скотче должны найтись следы рук. Разве что наш злодей в резиновых перчатках липкую ленту наклеивал.