— Да, страх — это тот язык, который понимают все, — кивнул Президент и неожиданно спросил: — А нельзя ввести чип в Антонову?
— Можно, — лицо советника не дрогнуло удивлением.
— Кто ж изготовит для нее такой ключик?
— У нее есть заместитель, который хочет стать первым… — помощник споткнулся и, чтобы затушевать нечаянно озвученную опасную мысль, сказал то, что первым пришло в голову. — Но она как женщина не интересна. Умна, но беспола.
— У меня другой взгляд на женщин, — резанул коротким взглядом Президент. — Самое эротичное в женщине не дурацкие ужимки, а ум. Когда умная женщина погружается в размышления, и ты понимаешь, что в них тебе места нет — вот это сводит с ума.
— Ну да, если Антонову подкрасить, одеть, как надо, получится красотка!
— Не терплю штамповки, — оборвал неловкие рассуждения своего помощника Президент и резко провел рукой в сторону.
Советник пошел прочь, закусив губу от досады.
А Президент, сидя за столом, обдумывал слова о втором, который мечтает стать первым. Но эта мысль ушла из его головы, словно ее кто-то стер.
Профессор Антонова заворожено смотрела в окно. В городе тонула заря, которая показалась женщине похожей на трепещущее сердце. Она вспомнила Президента, и внутри нее что-то тонко задрожало.
Иван Остин равнодушно задернул шторы, отгородившись от уходящей вдаль зари. Ему не хотелось писать картины. Он решил идти в армию, хотя бы переводчиком.
Манускрипт Ежова Маленькая фантастическая повесть
Посвящается памяти монахинь Ново-Тихвинского монастыря, расположенного близ села Булзи.
Взгляд монашки, спокойный, словно проникающий, раздражал чекиста. Она его не боялась, хотя ей было известно, что три ее товарки умерли от истязаний, а две тоже не жилицы.
«Поди, думает, что они в раю, и торопится следом», — зло усмехнулся мужчина.
— Слышь, ты, овца небесная, если не скажешь, чем вы тут, в обители, занимались, мы все спалим к Богу вашему, — проговорил он сорванным голосом.
— Молились и работали, — как-то особо певуче ответила монахиня, лицо ее было светлым, чуть румяным.
Чекист обвел глазами трапезную с узкими проемами окон. Его тошнило от застоявшегося кисло-сладкого запаха еды и икон. В углу тонким ажуром сверкнула натянутая паутина. Он подошел и провел темными, с забившейся под ногти грязью, пальцами по сияющей тонкости узора, и красота исчезла. Только толстый паук резво бросился прочь спасать свою мелкую жизнь.
Мужчина брезгливо шеркнул несколько раз пальцы о галифе и процедил, возвращаясь сузившимися глазами к монахине:
— Ага, еще расскажи, какое здесь образцовое хозяйство, какие в монастыре замечательные коровы. А я вижу, что вы не заработались. Вон, сама, какая — кровь с молоком! Жрала тут, телеса наедала, как паучиха, а народ бедствовал, жилы вытягивал, беспробудно работая…
— Беспробудно можно пить или спать, но не работать, — тихо поправила его монашка.
Широко шагнув, чекист тяжелой рукой толкнул монашку, и она, отлетев, упала поперек на сосновую скамью. Голова ее запрокинулась. Мужчина приблизился и, поставив разбитый сапог на лавку рядом с лежащей женщиной, машинально огладил шершавой ладонью отполированный маузер, заткнутый за ремень.
— Подымайся. Чего раскинулась? Мужика надо?
Но монахиня не шевельнулась, тогда чекист наклонился и, ухватив ее за ноги, стащил обмякшее тело со скамьи, чтобы видеть лицо. Бесформенное, как мешок, платье, пахнущее ладаном, задралось, открыв батистовые штанишки: словно нежного снега сыпанули на вощеный пол. Панталоны, отделанные скупым кружевом и узкой атласной лентой, были присборены вокруг бледных ног. Мужчине захотелось ткнуться руками в беззащитную белизну тонкого женского белья, потянуть за шелковые завязки, но он заставил себя увести глаза на грубую ткань простого платья и споткнулся о спокойный взор монахини. Не отпуская ее взгляда, он опустился на колени и хрипло заговорил:
— Скажи тайну обители, и мы уйдем. Никого больше не тронем. Ничего не возьмем. Скажи. Ты знаешь. А так всех перебьем и все спалим. Ты знаешь…
Лицо монашки дрогнуло, словно рябь прошла по воде, и он подумал, что это судорога, но с удивлением увидел, как румяный рот стал проваливаться, а лицо распухать. Мужчина вскочил на ноги и попятился, заметив, что все тело женщины увеличивается. Его охватила паника, и он, выхватив маузер, выстрелил в растущую массу и выскочил за тяжелую дверь.
— Уходим! — крикнул он двум своим товарищам, вскакивая на лошадь. — Пока живы. Ничего не брать! Здесь не то чума, не то холера, не то черт знает что!