Африканцы реагировали сдержанно. Правда, они восстановили Апиария, просившего о прощении за все свои «заблуждения», в должности пресвитера, но не в Сикке, а в Фабраке. К тому, что папские посланники пытались выдать за каноны Никеи, они отнеслись с недоверием. Они бы, мол, без промедления подчинились всем предписаниям Никеи - но не «папе»! - да не нашли в своих экземплярах Никейских канонов ничего подобного, а посему решили навести справки у предстоятелей Константинополя и Александрии. Папский легат Фаустин неоднократно пытался воспрепятствовать этому, но тщетно72.
Тем временем скончался папа Зосима, и папский престол занял Бонифаций I. Африканский епископат осудил деяния его предшественника и заявил, что если бы истинные каноны Никеи соблюдались и в Италии, то «нам не пришлось бы выносить такое, о чем и вспоминать не хочется, и находиться под подозрением в совершении непотребств. Но мы верим… что, покуда Ваше Святейшество возглавляет римскую Церковь, нам не придется вновь сталкиваться с столь высокомерным к нам отношением и впредь доказывать, что мы заслуживаем уважения». Коротко и ясно. Одновременно Карфагенский Собор 419 г. под председательством Аврелия Карфагенского и при участии самого Августина подтвердил постановление большого Карфагенского Собора предыдущего 418 г. в части запрета любому африканскому клирику, вплоть до священника, обращения во внеафриканские инстанции, а следовательно, и к папе тоже. Запретил категорически и под страхом отлучения. Вскоре после этого из Константинополя и Александрии были доставлены запрошенные документы Никейского Собора. Как и следовало ожидать, они подтвердили неправоту Зосимы, после чего их отправили а Рим, где Сардикийские каноны, впрочем, и впредь выдавались за Никейские!73
Между тем дело Апиария возобновилось в 424 г. при папе Целестине I. Апиарий впал в рецидив, вновь был отлучен и вновь обратился в Рим, где новый папа отнесся к нему весьма благосклонно и вновь отрядил в Африку все того же Фаустина из Потенцы. В течение трех дней он дебатировал с африканцами еще более неудачно, чем в прошлый раз, но вел себя высокомерно и оскорбительно, о чем не преминули пожаловаться Целестину соборные отцы в своей челобитной «Optaremus». Его же подзащитный Апиарий пал под тяжестью улик, принял приговор синода, и фиаско папских легатов было полным. «Что касается нашего брата Фаустина, - писали синодалы, - то, во имя братской любви, мы хотели бы заручиться согласием Вашего Святейшества, чтобы Африка впредь и навсегда была избавлена от него»74.
Но и сам Целестин получил из Африки такую отповедь, как никакой римский епископ до. него. «Ибо в установлениях старых соборов мы не нашли абсолютно (in nullo) никаких указаний на право Вашей стороны направлять к нам своих людей; а то, что Вами прислано с тем же Фаустином как якобы выдержка из канонов Никеи, то мы не смогли обнаружить ничего подобного ни в одном из заслуживающих доверия Со dices 17, всеми признаваемыми как Никейские». Епископы не желали впредь видеть никаких папских клириков в качестве судебных исполнителей, дабы не поощрять «дурно чадящее мирское высокомерие» (fumosum tufum saeculi)75.
С исключительной бескомпромиссностью африканский епископат восставал против папского вмешательства в свои судебные дела. Он не признавал за Римом права принимать жалобы священнослужителей своей страны и занимал принципиальную позицию, согласно которой каждый синод является последней судебной инстанцией. «Ведь не найдется человек, который бы думал, что наш Господь дал одиночке способность принимать справедливые решения, но отказал в этой способности представительному собранию епископов!»76
Таким образом, римский епископ еще в начале V в. не является для самой большой из западных церквей высшей инстанцией ни в вопросах веры и церковной дисциплины, ни, как показывает дело Апиария, в вопросах юрисдикции. Именно африканские синодалы считали себя вполне полномочными на принятие окончательных решений во всех этих областях. Не без оснований историк папства Эрих Каспар/ Erich Caspar убежден, что мощная африканская церковь никогда не склонилась бы перед римским престолом и перед новой теорией папского верховенства и идеей о субординации церквей, если бы вторжение вандалов' не перерезало ее жизненный нерв, а ислам не сокрушил ее в VII в. Несчастья других были - и по сей день остаются' - счастьем для Рима. И Каспар вправе назвать фиаско мощной африканской церкви «неслыханным благом Провидения» в истории папства, так как это крушение избавило папство в решающий момент его продвижения к господству от единственного серьезного соперника на Западе. «Подобно пораженному молнией исполину девственного леса, карфагенское первенство рухнуло под одним ударом и освободило дорогу римскому первенству»77.