Но как раз это не было делом стреляного воробья Августина, который любил с удовольствием рассматривать вещи из большого далека, который меньше всего видел (как Пелагий) человека обособленным индивидом, а — поглощенным чудовищной наследственной виной, «грехопадением», человечество — как massa peccati, поверившую змею, «скользкому зверю, искусному в окольных путях», павшую из-за Евы, «меньшей части человеческой пары», — все же, подобно другим учителям церкви, этот тоже унижает женщину. При этом Бог не только установил для прародителей свой запрет, хотя предвидел, «что они его переступят», но еще «больше по причине», — как чудовищным образом ведомо Августину (откуда? — этот вопрос ему можно задавать часто), «чтобы они не имели никакого оправдания, если бы он начал их наказывать». Соответствуй это даже строгой справедливости, — все человечество было бы предопределено для ада. Однако в великом милосердии для спасения избрано по меньшей мере меньшинство, масса же «совершенно по праву» отброшена «Бог, покрытый славой, возвышается в справедливости своей мести». Даже на стороне католиков признают, что Августин «мало постарался», чтобы подчеркнуть «действительно всеобщее благоволение Бога и по отношению к падшему человечеству» (Хендрикс).
Согласно doctor ecclesiae, мы испорчены от Адама, первородный грех переносится процессом размножения, практика крещения детей для отпущения грехов предполагает греховность уже грудных младенцев, благо человека зависит только от Божьей милости, воля без всякого этического значения «ошибочна», а ошибочное должно осудить «по правилам», естественно, — Бога (а это всегда означает — церкви). Однако таким образом человек превращается в марионетку, которая болтается на нитках Всевышнего, в обездушенную машину, которую направляет Бог, — как и куда он пожелает, в рай или в ад. Почему? «А потому, что он так захотел». Но почему он так захотел? «Человек, кто ты такой, чтобы призывать к ответу Бога?». Это, как и у Павла, последний вывод мудрости Августина, при этом он, с одной стороны, приобретает титул «доктор Милости», с другой, — вновь оказывается в близости к известным манихейским идеям.
Как и у донатизма, Августин вначале не находил недостатков у Пелагия, человека, который спорил с арианами и еще больше с манихейцами, был влиятельным, с высокими покровителями, как и Августин. Так что последний поначалу назвал удивительное послание-предостережение Пелагия «хорошо написанным и строгим по существу», а его самого называл «наш брат», «праведным», даже говорил, конечно, преувеличивая, о дружеских отношениях. Еще в 412 г, начиная свою критику, он обращается к Пелагию с глубоким уважением, еще в 413 г сам ему вежливо писал Очевидно, он пытался не подступать близко к другу очень богатого Пиниана, тем более что он, Августин, или же его община вызвали подозрение в дурных замыслах по поводу владений Пиниана. Однако же когда Деметрия, юная дочь Проби, одной из состоятельных семей Рима, постриглась в 414 г. в монахини и по этому поводу, среди других церковных авторов, подробные трактаты вместе с советами послали Иероним и Пелагий, Августин вновь вмешался. Он предостерег по поводу Пелагия и теперь выдал на гора — все более захваченный «causa gratiae»[218] своим учением о предопределении, которое Иисус не провозглашал, сам Августин в молодости не защищал, — против пелагиан за более чем полтора десятилетия, до 427 г, целую дюжину полемических сочинений.