Фраза «bellum justum», «справедливая война», конечно, отсутствовала у христианства до Августина, но язычество знало ее уже многие столетия до того.
Содержание понятия встречается уже у Энния, значительного римского писателя, родившегося в 239 г до РX, потом, немного позднее и еще внятнее, у влиятельного эллинистического историка и исторического философа Полибия. Согласно ему, римляне не только открыто объявили войну, но искали также пристойное, повышающее их шансы на победу основание войны. Но понятие «bellum justum» впервые возникло у Цицерона, почитателя Энния, в то время как Цицерон, со своей стороны, опять же сильно повлиял на Августина.
Августин различал как «справедливую» и «несправедливую» войны, так и «справедливый» и «несправедливый» мир, чем, естественно, для католиков всегда справедлив мир, который несправедлив для их противников. Поэтому святой тоже «легко» обнаруживает, «что мир несправедливый по сравнению с миром справедливым даже не заслуживает имени мира».
Пацифистские требования Иисуса в Нагорной проповеди, как ведомо учителю церкви, должно лишь тогда выполнять буквально, когда можно было ожидать исправления противника. Иисус завещал в этих словах не столько внешнее поведение, сколько внутренний настрой. Будь это даже просто право отца, как и властителей, наказывать непослушных детей и народы. «Ибо тот, у кого отнято позволение к злому поступку, задерживается целесообразно. Нет ничего злосчастнее, чем счастье зла (felicitate peccantium)».
Августин энергично настаивает на военной службе и представляет множество «богобоязненных воинов» из Библии, не только «многих праведных» богатого ужасами Ветхого Завета (глава I), но и пару — Нового» «Конечно, выше», — это епископ подчеркивает с особым нажимом, — стоят, само собой разумеется, священники «ранг, который те берут у Бога, кто оставил всю мирскую службу. Но апостол говорит также «Каждый имеет свой собственный дар от Господа один этим, другой — другим образом». Таким образом, другие борются за вас против невидимого врага молитвой, вы боретесь за них мечом против видимых варваров».
Тем самым солдаты и священники сражаются вместе, пусть даже каждый своим способом, каждый укрепляет «собственный дар Господа». «О, чтобы, однако, у всех одна вера была. Ибо тогда нужно было бы меньше всего бороться». В чем святой, конечно, сильно заблуждается.
Ведь христиане вели между собой войн больше, чем против нехристиан. Но постоянно, из столетия в столетие, именно: со священниками, С БОГОМ. Нет, уверял Наполеон, «других людей, которые лучше понимают друг друга, чем священники и солдаты». Гитлер тоже имел своих христианских военных священников. И сам Сталин — даже римскокатолических.
«Вести войну, — учит Августин, — а подчинением народов расширять империю представляется злым как счастье, добрым как необходимость. Но так как было бы хуже, если б неправедные господствовали над праведными, то и это не будет неуместным назвать счастьем». Сама захватническая война, таким образом, делает «неуместно» счастливым Епископ все-таки оппортунист и достаточно бесстыден, чтобы объяснить бесчисленные войны Рима как «справедливые войны», а его территориальную громадность — заслуженной «Божьей наградой» Риму войны навязывала, конечно, лишь «несправедливость» соседей, в то время как пограничные государства (имевшиеся всегда, сколь бы далеко ни шла экспансия) угрожали, ах, такой справедливой империи. «Все же империя лишь возрастала несправедливостью тех, — утверждает святой, — с которыми велись справедливые войны. Была бы маленькой, если бы спокойные и справедливые соседи не вызывали на войну безо всякого повода”.И не велись его войны, как в прежней империи, из жажды удовольствия и алчности, но — по благородным мотивам Рим хотел добиться славы, «варварам» принести культуру, цивилизации — «Рах Romanа».