1 «История как искусство» (англ)
2 по правде, я думаю, что она в сущности то же самое» (англ)
3 «повесть, повесть изменяющейся судьбы человека, но политическая история, как бы то ни было, появляется первой, потому что, возвышаясь над всеми формами исторического исследования, она хочет, даже нуждается в повествовании» (англ)
И Хайди Уайт назвал недавно исторический текст не чем иным, как «писательским художественным продуктом» (literary artefacts) Знатоки вроде Козелле и Джаусса подчеркивали в то же время тесную связь тактичности и фикции Кажется, Г Страсбургер нашел в 1966 г меткую формулу для истории, выразительно подтвержденную.
Ф.Г. Майером в 1984 г. «Смесь науки и искусства», «до сегодняшнего дня» - после того, конечно, как Ранке назвал в 1824 г задачу историков «одновременно литературной и научной», а самое историю «одновременно искусством и наукой».
Надо признать, что все необъективные, «ненатуралистические» акции позднейших историков покоятся на изложении, образцах толкования, типизирования ранних историков, которые точно так же неизбежно соблазняли «ехать» более или менее не туда, что сами наши «источники» осуществляли очень похоже, уже опосредованно, уже пройдя через другие воззрения, они уже селекция, в лучшем случае смесь исторических фактов и текста -это называется «литература», это называется дополнительным толкованием, короче, лишь «остаток», «традиция», уясним это четко, так очевидно, что каждая историография пишется из-за кулис присущего исследователю мировоззрения.
Некоторые ученые, правда, совсем не имеют такого мировоззрения и поэтому кажутся не особенно прогрессивными, зато весьма непартийными, прямыми, честными. Они представители «чистой науки», представители якобы нейтральной к оценкам, якобы индифферентной позиции. Они отбрасывают всякую возможность позиции, всякое субъективное участие как ненаучное, как почти кощунственное покушение на предложенный постулат объективности, это священное для них «sine ira et studio»1, чему, как язвил Генрих фон Трейчке, «никто меньше не следует, чем его инициатор» Разве все, «что называют чистой наукой, а именно регистр систем и гипотез, толкований и воззрений, все это заполнено, забито, набито до отказа старыми чувственными и сверхчувственными мифологемами», что точно, скорее во исключение, определил Шарль Пеги, само собой со своей католической позиции.
1 Без гнева и пристрастия (лат)
Ну, можно скрывать симуляцию научно - теоретической невинности, утайку мировоззренческих предпосылок исторических заявлений, многое другое, например, профессиональную косность, узость кругозора, прежде всего как раз в ученых кругах, в «маленьком музее избранных» (Сибел), наводящую страх нерешительность, этический релятивизм и эскапизм, трусливое бегство от ясных мировоззренческих решений - хотя это тоже решение, но безответственность во имя научной ответственности. Однако наука, которая не оценивает, поддерживает, хочет она того или нет, status quo, она поддерживает господствующих и наносит ущерб подневольным. Она лишь видимость объективизма и большей частью не что иное, как опасение за собственный покой, безопасность, собственную карьеру. Я ни в коем случае не оспариваю, что оценивающее историческое воззрение тоже отклоняется от научных убеждений, может быть порочным. Однако как раз страх историка толковать историю, его страх признать, что действительно происходит, лишь «еще один пример всем знакомого «trahison des clercs»1, отказа специалистов жить в соответствии с их делом» (Барраклудж).
Конечно, имеется не только один или два метода заниматься историей. Имеется большое многообразие методов, как показывает особенно американская историография, где ни один метод не имеет права на единственное представительство. Но даже если существует много различных форм знания и науки, то здесь речь идет лишь о двух - о науке, которая хочет заниматься самой собой, для которой наука конечное, высшее, род религии, и которая, как религия, может шагать по трупам и шагает, и о той науке, которая для себя не конечное, высшее, которая действует как слуга, стоит на службе человека, мира, жизни, которую связывает с историографией «долг политической педагогики», - выражение Теодора Моммзена, который как раз называет историю «судом мертвых» и, видя ее «обнаженную пошлость», ее «ужасные дикости», предупреждал «о детской вере, что цивилизация сможет вырвать зверство из человеческой натуры».