— Что же ты воображаешь, что сенатор на это и согласится?
— А, пущай их не соглашаются! Нам это безразлично!
— Как безразлично? Прикажет, — и разъединят вас.
— Ну уж этому не бывать! Где это видано, чтобы мужа с женой, без их воли, разъединяли? Такого и закону нет.
— Да вы разве женаты?
— Как же-с! Поженившись законным браком.
— Кто же вас венчал?
— Известное дело, — поп, кому же другому?
— Какого же прихода?
— А вот память отшибло — не помню! — сказал с иронией Тимофей.
— Полно вздор городить! В какой церкви венчались?
— Не желаем говорить, да и все тут! Хотите, узнавайте сами.
Делать с ним было нечего, и, отпустив его, я приказал агентам проверить во всех церквах брачные записи по метрическим книгам.
На что ушло дня три.
В конце этого срока заехал ко мне опять сенатор X., — справиться о ходе дела. Я передал ему мой разговор с Тимофеем, и старик, узнав о вновь приобретенном «бофисе», схватился лишь за голову и упал в кресло. Несколько отдышавшись и обдумав положение, он с грустью сказал:
— Ну раз дело дошло до свадьбы, то тут не поможешь. Одно осталось, это пообтесать как-нибудь этого болвана да пристроить куда-нибудь в глухую провинцию на службу. Другого выхода у меня нет. Будьте добры, забудьте всю эту грустную историю и прекратите производство по этому делу.
Между тем из ревизии церковных книг выяснилось, что Тимофей Цыганов и девица X. такого-то числа были повенчаны настоятелем церкви Литовского тюремного замка отцом Владимиром Воздвиженским, причем запись эта в книге была вычеркнута и сбоку на полях имелась приписка отца Владимира: «Записано по ошибке».
Надо думать, что отец Владимир пронюхал за эти дни о поднятой тревоге и, узнав, что повенчанная им девица — дочь сенатора, струсил и вычеркнул запись. Будучи опрошенным, он заявил, что действительно собирался свершить обряд венчания и заранее заготовил запись в книгу, но, ввиду недоставления молодыми нужных документов, — венчать отказался и запись вычеркнул.
Подробные справки, собранные об о. Владимире, оказались ужасающими. Он принадлежал, очевидно, к тому редкому типу православных пастырей, не верующих ни в Бога, ни в черта и видящих в своем священстве лишь доходную статью, стремясь извлечь из всего максимальную выгоду, не брезгуя при этом никакими средствами. Вместе с тем и частная жизнь о. Владимира была порочна: вечные кутежи, иногда даже оргии, карты и женщины — вот его обычное времяпрепровождение. В числе собутыльников его значился и пономарь церкви Литовского замка, приятель его, некий Афонов.
Добытые сведения об отце Владимире усилили, конечно, наши подозрения, и дело о нем продолжалось.
Запись в метрической книге почерком своим отличалась от приписки на полях, сделанной о. Владимиром. Мы раздобыли прежде всего образец почерка пономаря Афонова, и авторство его было немедленно установлено. Афонов оказался невероятным трусом и, будучи припугнут предстоящей тяжелой карой в случае упорства, быстро сознался во всем и рассказал, как было дело. Оказалось, что венчание свершилось за три тысячи рублей, причем невеста предъявила в виде документа всего какую-то визитную карточку с рекомендательной надписью. Свидетелями были: он, пономарь Афонов и тюремный сторож Иванов. Мы арестовали обоих, после чего был приглашен в полицию и отец Владимир.
В кабинет вернувшегося В. Г. Филиппова, где находился и я, был приглашен обвиняемый священник: откормленный человек с рыжей бородой, волнистыми кудрями, в шелковой рясе. Держать себя он пытался приветливо, независимо и боголепно.
— С хорошей погодой вас! — сказал он, подавая руку и взмахивая ею как-то сверху вниз.
— Садитесь, батюшка.
— Отчего-с, с превеликим удовольствием!
— Так как же, батюшка, стало быть, не венчали и свадьбы не было?
— Господи ты боже мой! Да разве бы я посмел без документов! Нет, господа! Свадьба — дело нешуточное. В таинстве этом, освященном Церковью Апостольской, не только духовно соединяются две жизни, но и преподается им обязанность к интимному сближению полов с целью продления рода человеческого…
В. Г. Филиппов прервал его:
— А знаете ли, батюшка, что на Голгофе, рядом со Спасителем, висел и вор на кресте, а вот здесь — крест висит на воре! — И он указал на наперсный крест батюшки.
— Однако! — Изумленно сказал священник, но, оправившись и приняв прежний елейный тон, он продолжал: — Оно, конечно, оскорблять меня вы здесь можете, я — беззащитен; ну а все-таки почту своим долгом довести ваши слова до сведения Преосвященнейшего.