Майк Мортон понял, что взял верный след. Чтобы исключить всякую случайность, он навел справки в окрестных больницах. Ни одна из них 12 марта вечером не посылала машину скорой помощи к станции метро. О дальнейшем своем поиске Мортон рассказывал так: "Сидел я у себя в бюро и ломал голову над тем, куда можно было бы отвезти Галиндеса на "скорой помощи". В порт? На какой-нибудь аэродром? Или его труп давно уже закопали? Тут как раз зазвонил телефон. Кто-то, не представившись и даже не дав мне раскрыть рта, сказал: "Вы вчера беседовали с людьми из Доминиканского революционного комитета? Или это не так?.."
Я улучил момент и спросил: "А кто вы, собственно, такой?" На другом конце провода ответили: "Это к делу не относится. Мы полагаем, в ваших же интересах не особенно усердствовать… Ведь вы ищете Хесуса Галиндеса, так? Держитесь от этого подальше. Вы все равно его не найдете".
Я воздержался от дальнейших попыток узнать его имя и спросил самым безразличным тоном: "Чего вы еще хотите?"
"Еще обращаю ваше внимание на одну маленькую деталь. Вам наверняка кое-что рассказывали о 247 убитых, правда? Так вот, если вы не захотите прислушаться к нашему доброму совету, станете 248-м!"
Мортон сделал паузу, чтобы дать репортерам возможность дословно записать весь эпизод с анонимным телефонным звонком. А затем продолжил: "Однако, как видите, с 248-м трупом дело обстоит не так серьезно, как полагал мистер, звонивший по телефону. Во всяком случае, несмотря на гуманное предостережение, я пока еще жив".
Небрежным жестом Мортон прервал веселый смех газетчиков: "Итак, к делу. Как уже было сказано, я предполагал, что скорее всего Галиндеса вывезли из страны. Если бы его убили в Америке, то труп рано или поздно был бы найден. А пока он числится среди исчезнувших, никто не сможет доказать, что он стал жертвой преступления. В последующие дни я обшарил четыре аэродрома, и в конце концов мне повезло. Я наткнулся на беспризорную, почти не используемую взлетную полосу, заросшую бурьяном и кустарником. На обочине ее в какой-то лачуге ютился ночной сторож. Его звали Хоукинс, Джон Берри Хоукинс. Ветхий старик, хитрый и изворотливый. Он сразу смекнул, что мне от него что-то нужно. Я, не долго думая, сунул ему двадцатидолларовую бумажку и спросил напрямую:
— Кого-нибудь привозили сюда на "скорой помощи"? Поздно вечером, после десяти? Это было в середине марта.
Старик сначала как следует рассмотрел купюру и только потом сказал:
— Это должно было бы быть довольно поздно, иначе я об этом ничего не мог бы знать. Днем меня здесь не бывает. Я ведь ночной сторож…
Его манера ходить вокруг да около разозлила меня.
— Ну так что, — прервал я его, — была "скорая помощь" или нет?
Он многозначительно улыбнулся:
— Вполне возможно, однако я стар, и память иногда подводит меня.
Я освежил его память второй двадцаткой. На этот раз он довольно улыбнулся:
— Да, это было 12 марта… Приехала "скорая помощь". Два типа — говорили они не по-нашему — вытащили из нее мужчину, который, видно, плохо держался на ногах. Они сказали мне, что он болен раком и его надо везти во Флориду на операцию…
Тут старик замолчал и выразительно зашуршал долларовыми бумажками. Я выделил ему еще десять долларов.
— Ну, что там дальше было с этим раковым больным? — подстегнул я его, опасаясь, что он вообще перестанет говорить.
— Все прошло очень быстро, — проворчал он. — На площадке уже с полчаса стоял двухмоторный "бичкрафт" с включенными двигателями. Эти два иностранца считай что перетащили больного из "скорой помощи" в самолет. Я еще подумал, живой ли он вообще. Ну вот, так все и кончилось: "скорая помощь" рванула с полосы, а "бичкрафт" поднялся в небо. И больше я вам при всем моем желании ничего рассказать не смогу, даже если вы выложите мне еще пятьдесят долларов.
Мне было достаточно. Ночной сторож больше и не мог знать. Подобного рода пассажиры в большинстве своем не отличаются разговорчивостью".