Даже западногерманский совет журналистов презрительно отозвался об этой публикации и выступил с протестом: "Германский совет журналистов порицает корреспонденции по делу об убийстве доктора Прауна, появившиеся в журналах «Штерн» и «Квик», так как они тенденциозно приписывают преступление людям, вину которых суд еще не установил. Эти корреспонденции оскорбляют человеческое достоинство и препятствуют суду в поисках истины и вынесении справедливого приговора…"
Однако этот протест никак не повлиял на упомянутые журналы, и они продолжали раздувать на своих страницах шумиху вокруг дела Брюне, невзирая на то, оскорбляет это человеческое достоинство или нет. Миллионы людей их читали и верили, что убийцы найдены. Застраховав себя таким образом, власти 25 апреля 1962 года начали судебный процесс.
Как ни старались уголовная полиция и прокуратура тщательно подготовить процесс и заранее затушевать все спорные обстоятельства, от внимательного наблюдателя не ускользнуло, что на суде больше скрывают, чем вскрывают, и прокуратура озабочена скорее защитой подлинных виновников преступления, чем их обвинением.
Уже само обвинительное заключение объемом всего каких-нибудь четырнадцать страниц выглядело на фоне длительного судебного расследования, как мышь перед слоном. Его вещественное содержание можно было без труда рассмотреть за полдня. Однако суду присяжных для этого понадобилось шесть недель.
"Игра в убийцу" — так озаглавила одна солидная штутгартская газета свой комментарий из зала суда. Слушание дела сравнивалось с игрой, которой любили развлекаться «добропорядочные» англичане. «Сыщик» стоял перед дверью в комнату, где в окружении веселой компании находился «убийца», и ждал, пока в помещении погасят свет. Наконец ему подавали сигнал, он входил в комнату и искал «убийцу». Начиналось взаимное ощупывание участников и участниц игры, которое забавляло присутствующих приятными эротическими неожиданностями, и, если свет оставался выключенным достаточно долго, мало кто спрашивал, нашел «сыщик» «убийцу» или нет.
Трудно было бы найти этому судебному процессу более точное сравнение. Здесь по целым неделям обсуждали, сколько мужчин числилось у Брюне в поклонниках, каковы были сексуальные пристрастия убитого, какой характер носили отношения подсудимой с некоторыми из ее подруг… Естественно, что при этом многие противоречия и несуразности обвинительного заключения остались незамеченными. Хотя карточный домик доказательств, выстроенный прокуратурой, и без того едва не разваливался, так как фундаментом его были мнимые признания обвиняемых и пресловутое "голубое письмо", о котором даже эксперты не могли точно сказать, написано ли оно самим убитым или подделано подозреваемыми. Когда очередь дошла до Сильвии Косси, ее появление напоминало выход великосветской дамы или театральной звезды. Элегантно одетая, будто только что из модного магазина, вошла она в судебный зал, где ее встретили фотовспышками два десятка допущенных на процесс репортеров. На ней был облегающий французский костюм, ярко-желтый головной платок и, конечно же, солнцезащитные очки в модной оправе. Уверенность, с которой сна вступила в зал, выдавала многочасовую тренировку перед зеркалом.
На скамье подсудимых в это утро находился лишь один человек. Веру Брюне в зал не привели, чтобы присутствие матери не мешало Сильвии Косси повторить показания, сделанные ею судебному следователю. Покачивая бедрами, Сильвия подошла к свидетельскому месту, сняла платок и очки и тихим хрипловатым голосом назвала свою фамилию и имя. На вопрос председателя о профессии она уверенно ответила: «Студентка».
Доктор Зайберт, председательствующий на процессе, возвышенным тоном призвал ее говорить только правду и не давать показаний, которые противоречили бы ее совести. Он знал, что присяжным заседателям понравится, если судья настоятельно напомнит о совести девушке, которая, как ожидалось, будет обвинять свою мать в убийстве. Правда, при этом доктор Зайберт забыл обратить внимание свидетельницы на то, что она, как дочь обвиняемой, может отказаться давать показания. Он был уверен, что в данном случае это ни к чему. Адвокату Мозеру пришлось ему об этом напомнить.