К тому же месье Билла всегда говорил, что хочет из уголовников сделать снова нормальных, порядочных людей. А этого можно добиться только снисхождением и любовью. Плохое обращение вызовет новую ненависть и неверие в справедливость, тогда уже никакие наказания не помогут. Так думал директор.
Я его никогда не понимал… По мне, так с этими заносчивыми обезьянами из Довиля надо было бы совсем по-другому обращаться. Но директором был Билла, у него был опыт — он ведь уже семнадцать лет работал в этой системе. Так что в подобных вопросах он должен был хорошо разбираться. А вообще-то директор Билла — прекрасный человек, вот только слишком снисходительный, — закончил свое выступление Ален и еще раз с благодарностью посмотрел на обвиняемого.
Теперь за него взялся прокурор. Он все-таки нашел возможность еще раз, уже подробно, остановиться на сценах совместного купания заключенных и девиц из Довиля. Но напоследок спросил о другом:
— Получал ли обвиняемый от заключенных какое-нибудь денежное вознаграждение за те недопустимые послабления, которые он разрешал?
Свидетель Ален решительно отверг это:
— Да нет же, господин прокурор! Месье Билла не получил ни франка. Ну разве что приглашали его в "Отель де Пари" на устриц да на бутылку перно… Но не больше. Да и то сказать, месье Билла, видно, соглашался потому, что такие деликатесы были ему не по карману. Ведь управление юстиции платило ему жалкие гроши.
— Об этом я вас не спрашивал, — раздраженно пробурчал прокурор и зарылся в свои бумаги.
Завершением и одновременно кульминацией процесса был допрос магазинного взломщика и вора Эжена Бруасьера. Приговоренный к четырем годам тюремного заключения за многочисленные взломы и ограбления магазинов, Бруасьер провел три года в милом Пон-л'Эвеке и был посвящен во все тонкости тюремных традиций. Тот, кто, увидев впервые Эжена Бруасьера, стал бы читать его «послужной» список, сразу бы понял, что он плохо знает людей. Даже в не слишком элегантной арестантской одежде, в которой Бруасьер вошел в зал, он выглядел истинным джентльменом. Его голова с черными, седеющими на висках волосами имела благородные очертания и придавала ему вид парижского аристократа. Небольшие изящные руки своей нервной подвижностью напоминали руки пианиста. Прежде чем начать "покупать при помощи фомки", как не без юмора охарактеризовал свой род занятий сам Бруасьер, он долго тренировал руки карманными кражами.
Столкнувшись в дверях судебного зала с бродягой, он, словно великий князь, скользнул по нему высокомерным взглядом. Несмотря на то что они провели под одной крышей многие месяцы, взломщик по-прежнему сохранял ярко выраженное чувство превосходства.
Высокий суд Бруасьер удостоил легким поклоном. Он с готовностью откликнулся на просьбу председателя суда охарактеризовать в общих чертах жизнь в тюрьме Пон-л'Эвека.
— Это было гуманно и соответствовало достоинству индивидуума, созданного богом. За все следует благодарить месье Билла. У него довольно значительные заслуги в деле перевоспитания доверенных ему питомцев, — высокопарно начал Бруасьер.
— В таком случае дайте, пожалуйста, суду описание того, как в тюрьме обычно протекал ваш день, — сказал председатель. Он старался подражать высокому слогу свидетеля.
Бруасьер опять сделал легкий поклон:
— Извольте, господин председатель, это много времени не займет. В десять часов — подъем. Завтракал я всегда в отеле, но большинство заключенных это делали на месте. До обеда разгоняли скуку покером. Причем начинал игру тот, кто накануне вечером платил в отеле или в одной из пивных, куда заключенные регулярно наведывались.
— Утверждают, что обвиняемый тоже принимал участие в карточной игре, прервал его председатель.
— Иногда, господин судья. Но если месье проигрывал, ему не надо было платить. Это за него делал кто-нибудь из заключенных. У месье Билла ведь большого дохода не было…
— Он выпивал с вами на выигранные деньги? — заинтересовался прокурор.
— Если ему позволяло время. Он был достаточно любезен, чтобы не обижать нас и не лишать выпивки.
Прокурор что-то усердно записывал. В это время спросил председатель суда:
— В последний год вы реже стали участвовать в этих пирушках, не так ли, свидетель? Почему?
— Да просто потому, что все это стало слишком однообразным: сидеть каждый вечер в пивной, видеть перед собой одни и те же лица и слушать сотни раз уже слышанные шутки. Я предпочитал ходить в кинотеатр на рыночной площади. Но, к сожалению, в Пон-л'Эвеке показывали только старые фильмы, и к тому же не очень содержательные… Позже я стал заказывать «тачку» и ездил погудеть в Довиль. Там есть несколько симпатичных баров почти международного уровня, с приличной публикой…
— А откуда у вас были деньги на посещение этих международных баров, господин свидетель? Там же, видно, весьма приличные цены? — спросил судья, чтобы направить допрос в другое русло.
Бруасьер понимающе улыбнулся, но ответил довольно уклончиво:
— Сначала у меня было кое-что в банке… из того, о чем полиция не узнала, когда меня в последний раз арестовала…
— А потом? Вы ведь накануне перевода из Пон-л'Эвека чуть ли не каждую ночь проводили в Довиле.
— Ну это, я бы сказал, было в определенной степени официально, по поручению полиции. В данном случае мои расходы оплачивал секретарь уголовной полиции Флобер.
Немного поколебавшись, председатель задал следующий вопрос:
— Хорошо, господин свидетель, давайте уж тогда мы сразу разберемся и с этим моментом. Расскажите-ка нам, какая тут связь с арестованным секретарем уголовной полиции.
Бруасьеру, похоже, это требование пришлось не по вкусу:
— Вы гораздо лучше узнаете обо всем из документов, господин председатель. Разве здесь это так уж необходимо?
— К сожалению, да, — сочувствующим тоном сказал судья. Это означало: я бы с удовольствием отказался от этого, но увы… Вслух же он добавил: — Присяжные заседатели, Бруасьер, не знают документов, и поэтому их надо проинформировать. Итак, прошу вас!
Глубоко вздохнув, Бруасьер начал свой рассказ о таинственной и странной ночной жизни одного из французских заключенных:
— В Довиле, в баре «Голливуд», однажды ночью я неожиданно встретил секретаря уголовной полиции Флобера. Мы познакомились с ним при обстоятельствах, предшествовавших моему последнему осуждению.
— Флобер задержал свидетеля после ограбления им магазина меховых изделий, — пояснил председатель суда присяжным скупые слова Бруасьера.
— Да, можно и так сказать… Мне, конечно, очень не по нутру была эта внезапная встреча: ведь Флобер должен был знать, что я сижу в Пон-л'Эвеке, а мне не хотелось доставлять неприятности месье Билла. Однако господин секретарь просто развлекался в баре и не задавал никаких вопросов. Мы выпили с ним несколько аперитивов и коктейлей и почувствовали друг к другу какое-то расположение…
— И сразу перешли к делу, не так ли, Бруасьер?
— Ну, не за первым же коктейлем… но потом — да.
— Он делал вам какие-нибудь предложения?
— Да, уже потом…
— Он предлагал ограбить какой-то конкретный магазин?
Бруасьер, как бы защищаясь, поднял руки:
— Помилуйте, господин председатель, так вопрос не стоял. Я не хочу, чтобы это дело получило такую интерпретацию. Я действовал по заданию полиции и даже под ее контролем. Месье Флобер был все время рядом, когда я выполнял его поручения, и следил, чтобы не произошло каких-нибудь неприятных неожиданностей. Кроме того, я ведь за все время ничего не украл. Владельцы магазинов, товары из которых я… ну, можно сказать, эвакуировал, были с самого начала в курсе дела, так как они сами давали задание месье Флоберу. Я полагаю, что потом они почти все получили назад.
Председатель суда с пониманием кивнул, но присяжные и несколько сот человек в переполненном зале затаили дыхание и в недоумении уставились на взломщика.