— Я не бываю в указанных местах. Но Домье любитель пива, может, он того человека где-нибудь и видел. Пройдем до студии. Вот то строение из розового туфа. Это недалеко. Домье обещал принести мне сегодня новую песню. Он, наверное, уже пришел.
— Когда приглашает такая женщина, отказаться невозможно, — сказал Роберт.
Студия помещалась в здании стиля модерн. В глубине изображающей пупок ниши шла лестница, и вскоре все трое поднялись на второй этаж, где один за другим располагались три отделанных звуконепроницаемым пластиком зальчика с аппаратурой по последнему слову техники. В зале копирования стиля и нюансов тембра за восемью пультами сидели специалисты по интонированию, сольфеджио, жанру и другой технике пения, способные и могильщика обучить подражанию таким исполнителям, как Стив Вондер, Том Джонс, Ник Джаггер или Хулио Иглесиас.
— Желая найти свой стиль, надо копировать величайших мастеров вокала и только затем прибавлять что-то свое, — сказала певица, знакомя Роберта и Мари-Луизу с Домье, кудрявым молодцом двух метров ростом.
— Существует ли идеальная система вождения? — спросил композитор, узнав, что Роберт — пилот «Формулы- 1».
— Вы — баскетбольный обозреватель? — подтрунил Роберт.
— Нет. Я магистр музыки Нобля.
— Что ж, до сих пор мы оба рекламировали государство Нобль, — сказал Роберт. — Приятно пощебетать с близким сердцу человеком. Но перед гонками я не говорю о вождении. Меня удерживают предрассудки.
— Пощебетать? Но ведь я не воробей, или нет?
— Да, — согласился Роберт, еще раз окидывая взглядом его двухметровую фигуру. — Вы не воробей.
— Я не воробей, я — дрозд, — застенчиво признался маэстро. И он рассказал историю о своих способностях превращаться в дрозда: — Когда мне дали нобльское гражданство, я начал изыскивать идеальную систему создания музыки. С помощью математики и программирования я проанализировал Генделя, Баха, Гайдна, Верди, Вагнера и Гершвина… Решение пришло ко мне неожиданно. Однажды ночью я слушал сопровождавшие топ-твенти восклицания радиокомментатора, и мне понравилась одна его фраза. Она была бесконечно мелодична. Наутро я сел за пианино и заметил, что играю мотив этой фразы. Так родилась чудесная мелодия. Простая, запоминающаяся, яркая и впечатляющая. Я понял, что ее хватит на припев к хорошей песне.
С нетерпением я стал ждать вечера. Вечером я снова настроился на люксембургскую радиостанцию. Ее комментатор говорил особенно мелодичными интонациями. Я бросился переносить их на ноты. Из тридцати интонаций у меня вышло около десяти логичных и четких музыкальных фрагментов.
Так я изобрел теорию интонаций, ставшую основой идеальной системы создания музыки. Разговорный язык полон музыки. Надо лишь уметь ее отобрать.
Постепенно я стал понимать, что чем более глубокому чувству соответствует интонация, тем большее впечатление она производит, будучи записана нотами и исполнена инструментом или голосом. Я стал искать романтические, трагические и красивые чувства и пытаться, мобилизовав всю свою гениальность, выразить их словами, предложениями. Я сокращал интонации этих предложений и получал некий музыкальный фрагмент, к которому по подходящбй к сюжету мысли логике прилеплял другой фрагмент, затем еще один, повторял полученный мотив, поднимал его выше или опускал — экспериментировал вот таким образом.
Следующим этапом был анализ уже созданной музыки. К примеру, «Йестердэй» Биттлов. В порядке очередности: зов плюс упрек плюс меланхолическая жалоба плюс изобразительная речь автора («так было») плюс эмоциональный повтор речи автора (то же самое — более высокими нотами) плюс окончание интонации трагического повествования, — таким был бы первый фрагмент мелодии.
Теперь, слушая музыку, я невольно начал переводить ее на человеческий язык и напротив — слушая речь, начал переводить ее в музыку.
Однажды утром, когда я сочинял, пришла моя подруга. Она посмотрела на меня невидящим взглядом, послонялась по комнате и ушла.
Я в этот момент искал музыкальное соответствие словам «Я погиб», которые, едва только открыв дверь, произносятся преследуемым полицией человеком своей любовнице, либо же Наполеоном, когда тот узнает, что его генерал слишком поздно придет на помощь при Ватерлоо…
Словом, ситуация, затем произнесенная в этой ситуации интонация и идеальное переложение всего этого на музыку с подбором соответствующих инструментов (смотря по музыкальному жанру, по назначению), ритмики и числа нот. Затем вопрос «Что мне делать?..» Затем повтор этого вопроса на более низких нотах и вопль «Боже, Боже! Что мне делать? Что мне делать? Я погиб…»