— Как вы это себе представляете? — спросил журналист.
— Не может панк понимать доброту и добро так же, как японский крестьянин, — говорил Роберт, — а священник так же, как считающий себя удальцом гонщик «Формулы-1». Издавая законы, мы собираемся, обсуждаем и дискутируем. Почему же этого не делаем, ища способы изменить абсурдные нормы и обычаи отдельных кланов? Почему не создаем и не финансируем организации, которые смогли бы предать гласности и высмеять глупые представления о доблести у донжуанов, буржуа, крестьян, игроков, алкоголиков и боролись бы с ними с помощью судов, тюрем и других во сто раз более совершенных учреждений? Нобльская Комиссия доброты не способна осуществить такую революцию в существовании человечества. А пока этого не будет, не будет и идеального государства.
— Так вы боитесь смерти?
— Нет, — ответил Роберт. — Я боюсь выживания сильного за счет слабого — закона, заключенного во всей природе. Христианство и есть протест против этого закона. А я сам протест против чего? Против чего, догадайтесь?
Жужжали камеры, вспыхивали фотоаппараты…
Фантастика.
Весела Люцканова
КЛОНИНГИ
I
Мы жили одни, в полной изоляции, что казалось мне вполне естественным до той минуты, когда я пошел за доктором Зибелем, а он не оглянулся. Мы были похожи друг на друга, как две капли воды, и, хотя меня всегда это смущало, я считал это вполне естественным до той минуты, когда я пошел за доктором Зибелем, а он не оглянулся. Наши изнурительные занятия в лабораториях, научные проблемы весьма специфического характера, лекции, где подчеркивалась огромная роль нашей работы и значения ошибок, которые могли бы стоить нам жизни, полное молчание по некоторым вопросам в сочетании с интересом, который они вызывали, стерилизационные камеры на этажах — чем ниже, тем выше степень стерильности, сигнальные установки, реагирующие на малейшее загрязнение нашей одежды, строжайший контроль при дезинфекции и карантинных процедурах, микроскопы, шифровальные устройства, системы дистанционного управления, вообще вся эта сложная аппаратура с точными электронно-вычислительными машинами и наши воспитатели с различными лицами, волосами, руками, походкой, все это с детских лет казалось мне вполне естественным до той минуты, когда я пошел за доктором Зибелем, а он не оглянулся. Иногда я задавал себе вопрос: почему все это так, мне хотелось задать и более конкретные вопросы нашим непогрешимым ЭВМ, но все время что-то мешало, а потом меня вызывал доктор Андриш, внимательно осматривал со всех сторон, предлагал длинные и запутанные тесты и недовольно качал головой. Но когда я пошел за докторам Зибелем, я почувствовал, что иду к истине, и не было силы, которая заставила бы меня свернуть с этого пути. И все-таки хорошо, что Зибель ни разу не оглянулся. Погруженный в свои мысли, он не заметил меня в освещенном до белизны коридоре, потом в лифте, который уносил нас вверх, и в мягком зеленоватом свете следующего коридора, а я неотступно следовал за ним, и старый толстый ковер впитывал в себя звук моих шагов. Поговаривали, что его жена при смерти, а у него нет возможности ее повидать, и это отравляло его существование. Говорили еще, что она… но чего только не скажут люди! Когда-то давно я видел его жену здесь, видел мельком, совсем случайно, об этом никто не знает, даже сам Зибель. Вдруг я подумал: до чего же она отличается от наших девушек, которые, так же как и мы, страшно похожи друг на друга, до такой степени, что я никогда не мог узнать среди них ту, с которой накануне провел ночь. Зибель совсем ушел в мысли о своей жене и, не оглянувшись, прямо на моих глазах нажал на что-то в полу, в стене появилась дверь, за которой он тотчас скрылся. Потом и дверь исчезла. Я искал ее глазами, пальцами ощупывал стену, разглядывал каждый миллиметр пола и в конце концов разобрался в ее механизме. Казалось, что сердце вот-вот лопнет от ударов. Руки тряслись, как под действием электрического тока. Я закрыл глаза, прижался спиной к стене и дрожащими пальцами попытался успокоить сердцебиение. Прошла минута, две — удары сердца стали более регулярными, руки неподвижно застыли на моем белом халате, я подавил нетерпение и весь превратился в трезво-оценивающую мысль. Я должен ждать. Сейчас Зибель был в тайном кабинете. Внимательно осмотревшись, я встал на колени и скальпелем, который был у меня в кармане, сделал на ковре знак, маленький, едва заметный крестик, и от него на обоях я пометил весь свой обратный путь. Я ушел. Но не надолго.