2
Считал ли я все, что нас окружало, естественным до той минуты, когда пошел за доктором Зибелем? Глупости! Я просто приказал себе ни о чем не думать. Я подавил это глубоко в себе. И вдруг я мысленно вернулся в прошлое и стал вспоминать.
В четыре года я расцарапал лица другим мальчикам. Меня поймали на месте преступления и наказали. Долго держали в изоляции, больше месяца. Мне приносили еду. Время от времени приходил доктор Андриш. Или сам доктор Зибель. Я беседовал с ними. Расспрашивал об этой нашей ужасающей схожести. Они говорили мне, что когда-нибудь я все узнаю. Они позовут меня к себе и все объяснят. С тех пор прошло много лет. Ни тот, ни другой не позвали меня.
В семь лет я разбил все зеркала в общих комнатах. Вполне сознательно. И вполне сознательно не тронул зеркала в своей собственной комнате. Нас всех построили, допрашивали, угрожали, били. А потом… повесили новые зеркала. Только в туалетах. Тогда я впервые осознал их бессилие. Я был вместе со всеми только для прикрытия, при каждом удобном случае старался отделиться и подолгу наблюдал за нашими воспитателями, рассматривал их так, как рассматривают клетку под микроскопом, с пристальным вниманием и надеждой раскрыть тайну.
В десять лет я узнал о происхождении видов и почувствовал, что уже близок к истине. Какое заблуждение! Мне нравилась наша повариха, я пробирался в кухню, усаживался рядом и разглядывал ее. Она пугалась, все расспрашивала, кто я такой, боялась дотронуться до меня, совала мне в руки какое-нибудь лакомство и ласково выставляла за дверь. У нее были красивые глаза, и рядом все время вертелся молодой Хензег. Может быть, как раз тогда я возненавидел его; она нежно встречала его, обнимала за шею и забывала о моем существовании. Но Хензег своим цепким хищным взглядом всегда находил меня, тащил за руку по лестнице, выволакивал на верхний этаж и грозился расправиться со мной, если еще раз увидит внизу. И расправился бы, если бы не просьбы девушки. А наверху Хензег уже не мог отличить меня от остальных.
Помню парнишку, который помогал в столовой. Он всегда что-то напевал. Он наливал нам полные тарелки супа и, пока мы второпях его проглатывали, витал где-то в пространстве, а потом испуганно смотрел на нас и снова напевал. Он словно прятался в песне. Однажды он не пришел. И столовая опустела. Я расспрашивал о нем у поварихи, она испуганно таращила глаза, плакала и прижимала палец к губам. А иногда, думая, что она одна, шептала:
— Я не могу выбраться отсюда. Не могу выбраться отсюда.
Потом и она исчезла. И больше я о ней ничего не слышал.
Помню, что вскоре после ее исчезновения произошли некоторые изменения. Мы уже никого не видели. Нас будили электронные часы. Мягкие женские голоса приглашали нас в физкультурный зал. Под нежные звуки музыки и бесплотный мужской голос мы выполняли сложные физические упражнения. В столовой нас ожидали накрытые столы. После нашего ухода двери плотно закрывались, и за ними начиналась какая-то суета. Слышались голоса, шаги, смех, но мы послушно спускались в лаборатории на очередное занятие по биохимии. Зибель распределял нас на группы. Руководили нами молодые мужчины, одинакового роста, одетые в одинаковые белые халаты, с белыми масками на лицах и в огромных темных очках, которые скрывали их глаза. Их голоса, ровные, безразличные, почти металлические, всегда звучали одинаково. Терпеливо и властно, без лишних объяснений, они вели нас по лабиринтам этой сложной науки — жизни. Мы не задавали вопросов, не было смысла. Мы знали все то, что должны были знать. Знания проверялись электронно-вычислительными машинами. И Зибель был доволен.
Доктор Зибель, доктор Хензег и доктор Андриш — три человека, с которыми мы могли свободно разговаривать.
Все остальные вдруг исчезли. Осталось только неуловимое ощущение их присутствия. И поскольку время нам не принадлежало, оно по минутам было распределено между лекциями, упражнениями, самостоятельной работой и сном, а позже появились и девушки, все мои вопросы ушли глубоко в подсознание, чтобы дождаться своего часа и вспыхнуть с новой силой.
3
Теперь я знал что-то очень важное, о чем другие не подозревали. И это сразу выделило меня среди остальных, я почувствовал ответственность. Я не мог спать. Утром вставал раньше всех и до начала занятий ходил в одиночестве по коридорам, следил, выжидал, затаив дыхание, подслушивал, прижимая ухо к стене. Как можно скорее я хотел добраться до истины. Я был уже близко, чувствовал ее. И чем ближе я к ней подходил, тем осторожнее должен был себя вести. Иногда я следил за Хензегом, но Хензег ни в чем не походил на Зибеля. Он сразу чувствовал мое присутствие, сворачивал в другой коридор, наклонившись над ботинком, ждал, пока я пройду мимо, и тут же исчезал у меня за спиной. Несколько раз я врывался к доктору Андришу, неожиданно и в самый неподходящий момент. Старый, усталый доктор Андриш!