— Садитесь, — предложил я ему свой.
Он продолжал стоять посреди комнаты, даже не посмотрел в мою сторону. Это уже переходило всякие границы. Я подошел ближе, всмотрелся в его окаменевшее от безразличия лицо и заорал ему о своем успехе.
— Не кричите! Я не глухой, — буркнул Старик.
Он медленно повернулся и окинул меня сверху вниз холодным презрительным взглядом. Он так долго меня рассматривал, что по спине у меня пробежали мурашки.
— Ну и что же вы сделали, несчастный, что?
Я повторил, подчиняясь силе его голоса, подчиняясь его привычке брать надо мной верх, и это меня раздосадовало. Теперь Старик улыбнулся грустной сочувственной улыбкой. И это окончательно вывело меня из терпения. ' Я нажал на кнопку в стене. Молодой солдат принес одного за другим троих детей.
— Ну и что? — Старик бросил на них беглый взгляд.
— Они во всем копируют умерших.
— Ну и что? — Старик снова улыбнулся широкой улыбкой.
Мы стояли друг против друга. Я весь кипел. Кровь пульсировала в висках в быстром и беспощадном ритме. Толкала меня направо, налево. Старик, неподвижный как восковая фигура, сохранял спокойствие. Он не был похож на заключенного. Его строгое лицо внушало уважение. Я снова почувствовал себя его ассистентом, ожидавшим похвалы. То, что я проделал сам, равнялось чуду. Доброе или злое, но это было чудо! Чудо! Он не мог этого не понимать. И не оценить. Как ученый. И как человек. Я ждал. Пешка на Е-4. Я ждал. Конь на F-3. Я ждал. Фигуры на шахматной доске слились в одну. Я продолжал ждать. Пешка на… Я с силой сжал ее в руке. Почувствовал боль. И закричал:
— Я сам добился того, чего вы не посмели сделать, потому что струсили. Я сам всего добился.
— Несчастный, ты понимаешь, что ты сделал?
— Понимаю.
— Если бы ты понимал, ты бы прямо сейчас, сию минуту, пустил себе пулю в лоб.
Я рассмеялся. Он говорил ерунду, это действительно было смешно. Я зло рассмеялся. Я вдруг понял, как мы далеки друг от друга и никогда не сможем друг друга понять. Никогда он не сможет признать моего превосходства. Все было кончено. Я медленно вытащил из кармана пистолет и направил ему в лицо. Он не дрогнул. Даже жестом не попытался меня остановить. Спокойно выждал, пока я поставлю пистолет на предохранитель. А потом произнес:
— Несчастная Елена!
Его слова сверкнули в воздухе и пулей пронзили меня.
— Обещаю тебе, — медленно сказал я каким-то незнакомым и твердым голосом, — первые сто штук гениев будут сделаны из твоей прекрасной кожи. И твой великолепный логический ум наконец-то начнет на нас работать.
За секунду до того, как я выстрелил, он раскрыл рот, чтобы мне ответить, но его слова слились с выстрелом, и я их не услышал.
12
Прошло девять месяцев со времени рождения детей. Мне предстоял отпуск. Я заранее сообщил Елене, и она с нетерпением ждала моего приезда. Она ничего не знала.
Елена встретила меня на вокзале. Предварительно я все продумал до мельчайших подробностей. Вышел из вагона один. Она бросилась мне на шею, уткнулась в плечо, но не заплакала. Обнявшись, мы медленно двинулись в сторону дома. Елена была все такой же грустной, пыталась улыбаться, но ей это плохо удавалось. Мы сидели в пустой гостиной, почти не разговаривали, только смотрели друг на друга. Елена немного постарела, первые морщинки прорезались вокруг уставших от плача глаз, уголки губ слегка опустились вниз, лицо осунулось. Я положил ей руку на колени. Бедная моя, то, что я тебе обещал…
Как сейчас, все помню. В дверь позвонили. Я знал, кто это. Елена встала и направилась к двери. Перед тем как открыть, обернулась. Я помню ее глаза. Помню лицо, прическу, платье. Помню движение ее руки. Мгновение, запечатленное на экране моей памяти. Помню даже цветок за ее спиной, обои на стене… Я ждал. Что-то должно произойти. Какое-то чудо, которое вернет мне Елену, мою жизнерадостную Елену, молодую и красивую, Елену тех беззаботных и радостных лет… Или же… Почти одновременно я вспомнил и слова Старика…
Она вскрикнула. Ее крик пронзил меня насквозь, и я закрутился, как на вертеле. Я выбежал и подхватил ее, уложил в постель. Я ругал себя за то, что не предупредил ее заранее, брызгал холодную воду, но она долго не приходила в себя. Очень долго. Я испугался, что убил ее. Послал за доктором. Дети расплакались в соседней комнате. Их плач стоял у меня в ушах, но я не мог отделить его от крика Елены, я просто не слышал его, он был где-то далеко, очень далеко от комнаты, от безжизненного тела Елены, от моего ужаса. Я молился, я, сверхчеловек, бог, поверивший в свое могущество, молился, чтобы она осталась жива. Тогда я еще не знал, что лучше бы она умерла. Не знал, что мне легче было бы пережить ее смерть, чем все то, что случилось позже. Лучше бы она умерла. Тогда.