— Но почему? Ведь я принадлежу той же нации, ведь и я…
Я не слышу его слов, изо всех сил стараюсь не выпускать его из поля зрения. Он ищет, где бы спрятаться. На этот раз ему не удастся обмануть меня, он должен умереть. Сразу. Он умрет, не выйдет из кабинета. Таким образом я спасу остальных. И себя. От Хензега. От Папанели. От Крамера. Но руки перестали меня слушаться после смерти Елены, стараюсь собрать силы, направляюсь к нему, но что-то со мной происходит, я задыхаюсь, кровь ударяет в голову, которая вот-вот лопнет, я делаю шаг вперед, хочу его ударить, но под рукой ничего нет, мне хочется его задушить. На этот раз он должен умереть!
— Наглый, грязный клонинг… Хорошо, что другие не…
Что я сделал потом? Ничего не помню…
23
Хензег обеспокоен. Он видел, кто вышел из моей комнаты, выследил его и приказал ликвидировать. Ночью. Чистая работа. Без шума и без свидетелей. Без воображения. Хензег всегда продумывает все дела до конца. И все-таки он обеспокоен. Приходит ко мне и долго расспрашивает о разговоре с клонингом. Я ничего не скрываю. Не скрываю и того факта, что клонинг, которого мы считали мертвым, до сих пор жив. И того, что я никогда не верил в его смерть. И сейчас опять не верю. Возможно, и Хензег не верил. И сейчас не верит. Он внимательно меня слушает и понимает, что я хочу быть чистым. Я бы убил клонинга собственными руками, где бы он ни был, так я его ненавижу.
— В прошлый раз ты меня обманул, но сейчас я тебе верю. Что с тобой происходит?
Хензег еще слишком молод. В тридцать шесть лет я тоже был уверен в себе, бесконечно силен и бесконечно жесток. Да и сейчас мне не так уж много лет, но я столько пережил и так от всего устал, что чувствую себя столетним.
А со смертью Елены все потеряло смысл.
— Дорогой мой Зибель, — продолжает Хензег и испытующе смотрит на меня. — У тебя есть только два Пути. Подумай!
Он улыбается и уходит. Улыбка не предвещает ничего хорошего. Я остаюсь один. Два пути, сказал Хензег, что он имеет в виду? Один путь — смерть. А второй? Тоже смерть. Что выбрать? Но разве до меня другие выбирали? Разве это выбор? Покончить с собой или быть убитым — существует ли какая-нибудь разница? Видимо, существует.
А позже ко мне приходит Андриш. Мы разговариваем, как старые друзья, каковыми давно не являемся. Вспоминаем добрые старые времена. Смеемся, но Андриш нервничает. Бедняга! Здорово его обработал Хензег, он выглядит мягким, как глина.
— Мы с тобой делили трудности и опасности, успехи и неудачи, радость и горе, — Андриш выпрямляется. — Ты был мне настоящим другом. Позволь оказать тебе услугу.
Он оставляет у меня на столе маленький пузырек с зеленой жидкостью. Мы оба стараемся не смотреть на него, но он там. Андриш все еще не ушел.
— Спасибо тебе, дружище, — роняю я сквозь зубы.
Но Андриш не уходит.
— Хочешь… сыграем в шахматы? У тебя еще есть время…
И смотрит на стенные часы. Сколько у меня еще времени?
— Около трех часов, — говорит Андриш в ответ на мой немой вопрос. — Но лучше тебе поторопиться…
Да, да…
Мы садимся друг против друга. Пешка на Е-4, начинаю я. В ответ — конь на F-3…
— Я хочу тебе что-то сказать, Андриш… Ты не изучал
физику и не знаешь закона сообщающихся сосудов.
— Я ничего не хочу знать! — Андриш озирается по сторонам, готовый прекратить игру.
— Но завтра ты можешь оказаться в таком же положении.
— Нет, — качает головой Андриш. — Я никогда не окажусь в твоем положении. Ты всегда был плохим психологом. И неуравновешенным человеком. Но хорошим ученым.
Я улыбаюсь. Вероятно, он прав. Неужели я его раньше недооценивал? Или, почувствовав опасность, он сменил шкуру? Он ведь и раньше так делал, только я об этом забыл. Плохой психолог. Неуравновешенный человек.
— Шах, — говорит Андриш.
Делаю последний ход.
— Мат, — торжественно объявляет Андриш и встает. — Ты потерял все позиции. Кроме одной.
Он кивает головой на пузырек с зеленой жидкостью. И оставляет меня одного. Он никогда не проигрывал.
24
Срок, установленный генералом Крамером, еще не истек.
— Они давно тебе не верят, — говорит Елена со стены. — Вспомни, с каких пор тебя не приглашают на совещания!
Я вспоминаю.
— Настал твой час, — злобно шепчет Старик. — Как ты думаешь, зачем прислали Папанели?
Я прекрасно знаю, зачем его прислали, никогда не заблуждался на этот счет. Даже когда заблуждение необходимо мне как воздух, я не заблуждаюсь. Никого ни о чем не стану просить. Старик уселся в углу и смотрит на меня в упор, мстительно сверкая глазами. И в голосе, старческом и тонком, звучат мстительные нотки: