«Как все люди, выросшие среди чужих, без отцовского призора и материнского привета, Иван рано усвоил себе привычку ходить оглядываясь и прислушиваясь. Это развило в нем подозрительность, которая с летами превратилась в глубокое недоверие к людям».
Как отмечает Ключевский, этому во многом способствовала атмосфера лицемерия и двуличия, которой была пропитана жизнь Кремля. Впоследствии в письмах к князю Курбскому сам Иван Васильевич писал, что его плохо кормили и одевали, а бояре стесняли во всем, не давая воли, вспоминая о его царском происхождении только в дни торжественных праздников. В такие моменты отношение к молодому царю резко менялось: его приближенные, еще вчера пренебрегавшие юным государем, на людях изъявляли ему притворную почтительность и покорность. Конечно же, такое двуличие оставляло сильный след в душе будущего правителя России, заставляя его сомневаться в искренности людей.
Ключевский пишет, что «его ласкали как государя и обижали как ребенка. Но в обстановке, в какой шло его детство, он не всегда мог тотчас и прямо обнаружить чувство досады и злости, сорвать сердце. Эта необходимость сдерживаться, дуться в рукав, глотать слезы питала в нем раздражительность и затаенное молчаливое озлобление против людей, злость со стиснутыми зубами…
Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже.
Однако парадокс заключается в том, что человек не может жить, окруженный только врагами, и для отдохновения своей измученной вечным ожиданием зла души он должен придумывать себе «друзей», на которых может положиться. Конечно же, возле любого, хоть и трижды подозрительного диктатора всегда находились люди, готовые представить властителю доказательства своей безмерной преданности. И такие придворные становились любимчиками, для которых крайняя царская подозрительность к остальным людям оборачивалась такой же глубокой доверчивостью и благорасположением. Такими приближенными для Ивана Грозного были Сильвестр, Адашев, а потом и Малюта Скуратов.
Василий Ключевский пишет: «В каждом встречном он прежде всего видел врага. Всего труднее было приобрести его доверие. Для этого таким людям надобно ежеминутно давать чувствовать, что их любят и уважают, всецело им преданы, и кому удавалось уверить в этом царя Ивана, тот пользовался его доверием до излишества».
Вывод из этого исторического примера в общем-то достаточно банален: обмануть можно любого, даже самого недоверчивого и подозрительного человека, если дать ему то, чего ему отчаянно не хватает. А не хватает подозрительным людям чувства доверия и ощущения безопасности. Таким образом, предоставляя диктаторам доказательства своей исключительной преданности, как рыбы-прилипалы возле беспощадных акул, прекрасно существовали при Сталине — Берия, при Грозном — Скуратов, при батьке Махно — палач Кийко.
Психологический механизм такого удивительного сочетания крайней подозрительности с поразительной доверчивостью основан на «законе маятника», который является универсальным принципом функционирования физиологических систем человека.
Если мы рассмотрим строение мозга человека, то обнаружим там парные ядра, управляющие взаимно противоположными процессами. Например, в продолговатом мозгу есть центр вдоха и центр выдоха, в промежуточном — центры голода и насыщения, повышения и понижения температуры. Есть там центры «ада» и «рая», возбуждение которых приводит к ощущению внеземного блаженства или же вызывает столь сильную депрессию, при которой «хоть в петлю лезь»… Длительное раздражение одного такого центра автоматически вызывает повышение тонуса его антагониста. Поэтому после вдоха неизбежно следует выдох, охлаждение тела закономерно включает механизмы «самоподогрева», а экстаз небывалого счастья впоследствии оборачивается приступами отвратительного настроения. Особенно явно это проявляется при непосредственном раздражении таких центров (у наркоманов, например), хотя в более ослабленном виде с таким явлением сталкивался любой рядовой потребитель спиртных напитков, наблюдавший неизбежную смену эйфории при алкогольном опьянении неприятными ощущениями, обычно сопровождающими похмельный синдром. При этом каждый может подтвердить, что чем лучше было настроение накануне, тем хуже оно будет на следующее утро.