— Мы ж только познакомились…
— Ну и молчали?
— Сказала, звать Клава. Налили. Поехали. Закусили, значит.
— Ну, а дальше?
— Налили еще. Поехали. Закусили, как положено…
Петельников вздохнул и прошелся по кабинету. У него хватило нервов слушать этого парня, но не хватало терпения — оно кончилось. Важна каждая мелочь, каждая деталь лица, каждое ее слово ценно, как в рукописи классика… Таких свидетелей давненько не встречалось. И Петельникову захотелось съездить его по шее, потому что в наше время за серость надо бить.
— Может, ты ей стихи читал?! — гаркнул инспектор, и парень от неожиданности вздрогнул.
— Зачем… стихи?
— Надо! — орал Петельников. — Положено женщинам стихи читать!
— Не читал.
— Чего ж так?!
— Какие… стихи?
— Ну хотя бы прочел сонет «Шумел камыш, деревья гнулись…»
Парень оживился и понимающе усмехнулся.
— Подозреваю, что у тебя есть гитара, а? — спросил инспектор.
— Есть, — подтвердил Торба.
— И магнитофон, а? И телевизор, а?
— Ага, — согласился парень.
— Выбрось ты их, голубчик, не позорь наш просвещенный век. Не позорь ты наше всеобщее образование. И читай, для начала по капле на чайную ложку, то есть книжку в год. А потом по книжке в месяц. Иди милый. Еще вызову.
Торба моментально вскочил и пошел из кабинета не простившись. Это был второй потерпевший, у которого пропало сто двадцать три рубля.
Петельников чувствовал, что его любопытство до хорошего не доведет — добровольно вешать на себя сомнительное дело, по которому нет свидетелей, а оба потерпевших ничего не помнят и никого не смогут опознать. Верный добротный «глухарь»; будет висеть с годик, и будешь ходить больше к начальству оправдываться, чем вести оперативную работу. А ведь этих ребят просто было убедить, что с ними ничего не случилось. Да и сам Петельников не уверен — случилось ли что с ними…
Он усмехнулся. Если бояться «глухарей», то не стоит работать в уголовном розыске. А если не быть любопытным, то кем же быть — службистом?
Рябинин разобрал сейф и сложил в одну пачку разрозненные листки со смешными выписками. Он еще улыбался, когда, стукнув на всякий случай в дверь, в кабинет шагнул Вадим Петельников.
— Вспомнил анекдот, Сергей Георгиевич? — спросил инспектор и тоже улыбнулся, погребая руку следователя в своей широкой ладони.
— Зачем ты сразу раскрываешься? — печально вздохнул Рябинин.
Петельников сел на стул и расстегнул пиджак, полыхнув длинным серебристо-оранжевым галстуком с толстенным модным узлом. Инспектор осторожно молчал, зная, что вопросом он нарвется на шпильку, как на неожиданную занозу в перилах.
— Как это раскрываюсь? — все-таки спросил Петельников, чтобы узнать, какова она, эта шпилька.
— Человек улыбается. А почему человек может улыбаться? Анекдот вспомнил, водки выпил, женщину увидел… Типичный ход мыслей работника уголовного розыска.
— У нас не прокуратура, Сергей Георгиевич, улыбаться некогда.
— Да?! — удивился Рябинин. — А я не доверяю людям, которые не улыбаются.
— Да?! — теперь удивился Петельников. — Я вчера часа два беседовал с одним завмагом. Он мне всю дорогу улыбался. Рот открыл, губы растянуты — и сидит, как незастегнутый портфель. А почему? Недостача у него крупная.
— Завмаг не улыбался, а ухмылялся. А ты у меня улыбнешься, — следователь протянул листки.
Смех охватил инспектора сразу — он вообще легко поддавался веселью.
Рябинин никогда не смог бы объяснить, что в этом не очень интеллигентном смехе инспектора особенного. Не смог бы объяснить, как он в этом смехе видит широту, силу и ясность души. А может быть, он просто хорошо знал Петельникова по оперативной работе.
Рябинин поморщился — так сладко думать о человеке нельзя, да еще в его присутствии, да еще зная наперечет его недостатки.
— Могу пополнить коллекцию, — перестал смеяться инспектор. — Вчера получил заявление. Как там… Ага… «Прошу соседа по моей жалобе не привлекать, так как вчера он попросил у меня прощения и три рубля».
Рябинин усмехнулся, действительно записал и спросил:
— А ты что такой нарядный?
— По этому поводу и пришел.
— Спросить, пойдет ли тебе жабо? Кстати, разрешается работникам уголовного розыска носить жабо?
— Хоть корсет, лишь бы «глухарей» не было.
Петельников не улыбался. Рябинин видел, что он уже думал о том, ради чего пришел.