Рая предложила:
— Ребята, девочки! Давайте пойдем к Даниле Платоновичу!
Все горячо поддержали её и даже немножко смутились: как это они, среди волнений и радости, забыли о своем больном старом учителе? Тем более непростительно, что сегодня они сдавали его предмет, который он преподавал с такой любовью.
Уже три месяца Данила Платонович тяжело болел. Теперь старику стало чуть полегче, и Наталья Петровна разрешила ему в теплые дни выходить в сад, посидеть среди ульев, за которыми под его руководством присматривали Ольга Калиновна и Лемяшевич.
Данила Платонович сидел под раскидистой грушей в старом кресле, укрыв ревматические ноги теплым одеялом, и дремал. Бабушка Наста увидела ребят:
— К тебе идут.
Они шли по дорожке друг за другом, торжественные; притихшие, в сознании своей зрелости и важности момента, впереди — девушки, за ними — ребята.
Старик взглянул, оживился, поправил воротник белоснежной рубахи и даже пригладил остатки волос у висков, ставших за время болезни мягкими, как у младенца, и белыми как снег.
Они подходили, останавливались и смущенно здоровались, каждый в отдельности.
— Добрый день, Данила Платонович!
— Здравствуйте!
— Доброго здоровья!
Его глубоко запавшие глаза увлажнились, и сразу же слезы повисли на ресницах у девочек. Растроганный, обрадованный, он протянул навстречу ученикам обе руки. Тогда они вмиг окружили его, скрестили свои горячие сильные руки на его слабых, сухих руках, осторожно пожимали пальцы, кисть, локоть, а самые смелые — Володя и Катя — легко обняли за плечи.
— Поздравляю вас, поздравляю… И спасибо, спасибо, друзья мои. Садитесь. Рассказывайте…
Они расселись вокруг него на траве и начали рассказывать, как сдавали его предмет. Болтали весело и откровенно, так откровенно, как, пожалуй, ещё никогда не решались даже при нём, своем любимом учителе. Они ещё и сами не успели обменяться впечатлениями об этом последнем экзамене и поэтому особенно живо и весело теперь припоминали, подсказывая друг другу, все интересные и смешные моменты. Им очень хотелось чувствовать себя самостоятельными и взрослыми, но они и не заметили, как опять превратились в озорных и смешливых детей. Они рассказали, как Нина после первого же вопроса попросила воды, а воды в классе не оказалось; как Володя Полоз хотел вытащить из рукава шпаргалку, а Михаил Кириллович увидел и погрозил пальцем, но ничего не сказал, и Володя потом все-таки вытащил её; как вся комиссия не могла остановить Павла Воронца, когда он заговорил о любви Янука и Раины.
— Он же выдумывал чего и в поэме нет.
— Из собственной биографии.
— Ого! Биография у Павлика богатая!
Данила Платонович смеялся весело, от души, так же как и они, молодые, бодрые. Должно быть, в эти минуты он забыл и о болезни, и о своих годах. Бабка Наста стояла рядом, смотрела на всех своими зоркими глазами, но ничего не слышала и укоризненно качала головой.
Потом, видно почувствовав, что наговорили слишком много глупостей и чересчур расшумелись у больного, выпускники как-то сразу все примолкли, смутились, поглядывали друг на друга, как бы взывая: «Скажите же кто-нибудь хоть одно умное слово».
Данила Платонович понял их и, ласково отогнав рукой пчелу, звеневшую перед его лицом, заговорил сам — словно после небольшой веселой переменки продолжая серьёзный урок:
— Ая вот сейчас вспомнил, какой вы у меня выпуск за все время моей работы. Пятидесятый! Юбилейный, можно сказать…
Хотя они примерно знали, сколько лет работает Данила Платонович, но слова его произвели на них сильное впечатление.
— Да, ровно полсотни раз на моих глазах выходили юноши и девушки на нелегкую дорогу жизни. Разные были школы: церковноприходская, начальная в первые советские годы… Но кончали их тогда ребята немногим моложе вас, а иной раз и старше. Школа молодела на моих глазах. Правда, я старел. Но молодели мои чувства, моя радость… Когда-то, до революции, я каждый раз с тревогой думал: «Что ждет в жизни этих мальчиков и девочек в холщовых сорочках, в лапотках?» Это были ваши отцы. Потом тревоги не стало. Я радовался… А сегодня… сегодня я позавидовал вам, друзья мои. Не помню, случалось ли мне завидовать раньше… Но сегодня позавидовал. Большая перед вами жизнь… Настоящая! И знаете, чего мне захотелось сегодня? Невозможного: прожить ещё одну жизнь, пусть даже такую же трудную, какой она была поначалу… Да, это прекрасно — жить! Жить человеком! Помните у Горького — Человек! С большой буквы! — Он поднял палец, произнёс эти слова как-то особенно торжественно, и добрая улыбка осветила его худое, морщинистое лицо. — Будьте людьми. Знайте, что самое большое счастье — жить честно, честно работать, служить своему народу… Я уже, как говорится, приближаюсь к финишу…