Сознание к Сергею вернулось ещё там, на усадьбе МТС, когда ему начали делать искусственное дыхание. Он не сразу понял, что с ним произошло. В памяти сохранилось, как он соскочил с машины и под проливным дождем побежал в контору, затем — огонь, такой же, как когда-то под Берлином, когда егo ранило и контузило разрывом тяжелого снаряда. Только увидев над собой озабоченное, испуганное лицо старой фельдшерицы Анны Исааковны, он догадался, что случилось. Когда его подняли, чтоб куда-то нести, Сергей запротестовал, но он не слышал, что говорили люди, только видел, как двигались их губы, не слышал шума дождя и даже не услышал своего собственного голоса — удалось ли ему сказать что-нибудь. Это встревожило его, и он, поняв, что дело неладно, отдался на попечение окружающих. Его на машине отвезли на медицинский пункт и уложили на диванчике в маленькой белой комнатке. Немного повеселев, Анна Исааковна сделала ему укол, дала понюхать нашатыря. После этого он почувствовал боль в голове. Наконец все вышли, и он остался один. Ему хотелось подняться и немедленно уехать в колхоз — отвезти запасную часть для комбайна, — для этого он и приезжал в мастерскую. Но в голове стоял страшный, шум, и он боялся вставать.
А может, это дождь шумит? Нет, дождь прошел. Весело блестят капли на листьях густой сирени, одна ветка которой протянулась в комнату, и падают на подоконник, на маленький столик, где стоят разные бутылочки и склянки.
«Её хозяйство», — подумал он с нежностью, и тут же его охватил страх. А что, если слух так и не вернется? И он никогда больше не услышит её голоса? Тогда конец всем надеждам и радостям в жизни… Глухой, инвалид… Нет, это проходит… Это должно пройти…
Сергей закрыл глаза. Уснуть бы и проснуться здоровым. Он полежал так несколько минут и вдруг почувствовал, что в ушах стало жарко, как будто вылилась из них вода, как это бывает после ныряния. И сразу же он услышал далекий голос, сразу узнал его. Он вздрогнул. Уж не бредит ли он? Случалось и раньше, что он так же вот слышал её голос, иной раз во сне, а то и наяву, когда один шел по полю или лежал где-нибудь на опушке, глядя в небо, и думал, думал о ней и о себе.
Голос приближался, крепнул. И Сергей, охваченный радостью, понял, что это не голос приближается, а возвращается к нему слух, Наталья же Петровна тут рядом, в соседней комнате, за прикрытой дверью.
— Ох, дайте мне воды, Анна Исааковна. Сердце, кажется, сейчас выскочит. Я так бежала!
— А зачем было бежать! Я все сделала, что нужно.
— Дайте, пожалуйста, полотенце, я вся мокрая…
Сергей приподнялся, забыв о боли в руке и голове, быстро оправил одежду, застегнул пуговицы. И больному ему хотелось перед ней быть в наилучшем виде. Но кто-то успел разуть его и не оставил ботинок, а он с утра ходил по полю, по пахоте, и ноги у него были пыльные и грязные. Сергею стало стыдно, и он не знал, куда девать ноги. Когда он заглядывал под диван, разыскивая ботинки, в комнату вошла Наталья Петровна. Он выпрямился, покраснел.
— Куда это вы? — удивленно и вместе с тем строго спросила она и решительно приказала: — Ложитесь! Ложитесь! — И взяв его за плечи, почти силой заставила лечь на диван.
Ей рассказали, в каком он состоянии, и Наталья Петровна, обрадованная, что он на ногах, нарочно шепотом спросила:
— Как уши?
— Слышу. Только вы на порог — и я сразу же услышал. — Он, видно, сам верил в такое чудо.
Анна Исааковна, вошедшая следом за врачом, молча вышла и неслышно закрыла за собой дверь.
— Напугали вы меня, — созналась Наталья Петровна, с ласковой улыбкой проверяя его пульс.
Взгляд её не отрывался от часов наруке. А Сергей в это время смотрел на нее, и она казалась ему ещё более красивой и желанной, чем всегда.
— Я на другом конце была, у Атроха, когда услышала от ребят…
Она не сказала о том, что бежала до самого медпункта, но Сергей запомнил её слова: «Как я бежала!» — там, за дверью, и сейчас видел, как горели её щеки, глаза, как под белым халатом поднималась и опускалась грудь, а по руке её, как по проводнику, ему передавались частые и гулкие удары её сердца. Должно быть, по дороге у неё рассыпались волосы, и сейчас они наспех были повязаны марлевой косынкой. Из-под косынки выбивались мокрые русые пряди.
Её тревога, её волнение воскресили в Сергее надежду, которая уже почти угасла. Он сжал её холодную руку, не дав досчитать пульс. Прошептал:
— Наташа…
Она вздрогнула от неожиданности, отняла руку и отошла к окну. С минуту длилось неловкое молчание. Потом она потянула к себе веточку сирени ещё несколько веток, прижатых створкой окна, высвободились и обрызгали её и стол крупными каплями.