льцах, толстая золотая цепь выглядывает из ворота расстегнутой черной рубашки - не вполне трезв, но на ногах стоял твердо. А вот спутница его, молодая, фигуристая пергидрольная блондинка с внешностью дорогой проститутки, нетрезва была от слова «совсем». Ерзала на переднем сиденье «ауди», задрав обтянутые нейлоном коленки выше «торпеды», и за спиной Рамзана пьяно пыталась строить мне глазки. - Ты смотри у меня, - недобро сказал наконец Рамзан. - Борзеть не вздумай. Чтоб я тебя до утра не видел и не слышал. За машиной присмотри. - Не увидите и не услышите, - твердо пообещал я. Он забрал свою девку, которая тут же повисла на нем, как раненый боец на санитарке, запер машину и пошел к котельной. А я включил приемник и поставил чайник. И ближайшие полтора часа просто сидел, заедая сухарями крепкий сладкий кофе, слушая отечественную попсу и с тоской глядя в зарешеченное окно. За окном качались черные деревья и завывал сырой оттепельный ветер. Три часа ночи. Волчья стража. В приемничке Наташа Королева пела про желтые тюльпаны. Я засыпал в кружку новую порцию «Нескафе». Со стороны котельной хлопнул выстрел. Потом еще один. И еще. А потом я услышал крик. Он длился и длился, жуткий, истошный вопль, не верилось, что в человеческих легких может хватать воздуха на такой долгий крик, и оборвался на самой высокой ноте. Я аккуратно, не просыпав ни крупинки, положил в кружку три чайных ложки сахара и залил кипятком. Не торопясь, допил кофе и дослушал Алену Апину, «Узелки». И только потом пошел смотреть. Рамзана я нашел между каруселью с кабинками-гусями и заколоченным павильоном пневматического тира. Он лежал навзничь, одетый только в рубашку и брюки, босой, и вид у него был... как у газеты, которую тщательно скомкали, а потом небрежно расправили. В стороне валялся плоский ТТ. А у павильона с тиром стоял бетонный бегемотик, прижимая к красному пожарному мундиру красный багор, и на добродушной бегемотьей морде виднелась небольшая выщербина, будто кто-то с размаху ковырнул его арматуриной. Спутницу Рамзана я искал чуть дольше. В предбаннике висело черное кашемировое пальто и валялась небрежно разбросанная женская одежда, на длинном столе стояла ополовиненная литруха «мартини» и остатки закуски, но женщины не было. В бассейне ее не было тоже, а толстую деревянную дверь сауны я так и не смог открыть, как ни рвал ручку. Возможно, дерево разбухло от воды? Я пошел за ломиком, и тут за моей спиной дверь распахнулась сама с таким звуком, словно кто-то пнул ее ногой. И, да, рамзанова девица была там. Температура в сауне была градусов под двести, пар, поваливший в предбанник, вкусно пахнул вареными сардельками. Смотреть подробности я не стал. Как все случилось? Сначала они сидели за столом, ели и пили. Наверное, Рамзан трахнул ее разок-другой прямо в предбаннике, на лавке, а то и на столе. Потом отправил девицу в сауну, обещая вскоре присоединиться... Потом, должно быть, он, как я только что, хрипя и матерясь, рвал заклинившую дверь сауны снаружи, а она билась изнутри всем телом и кричала, как может кричать человек, которого варят заживо. А потом? Что он увидел такого, что заставило его выскочить на мороз полуголым, бросив ботинки и пальто, но схватив пистолет? Почему он бежал не к освещенной сторожке, не к машине, что было бы логичнее всего, а бросился в лабиринт мертвых механизмов? От чего он пытался убежать, в кого стрелял? И что теперь делать мне? Я был странно спокоен, словно все это происходило не со мной, восприятие как будто приморозили новокаином. Сознание работало спокойно и равномерно, отбрасывая негодные варианты. Так. Ментам звонить нельзя. Если смерть проститутки еще можно свалить на несчастный случай или на взбесившегося пьяного Рамзана, то самого Рамзана повесят на меня, к бабке не ходи - был мотив, была возможность. Звонить подельникам Рамзана? Еще хуже. Меня просто положат рядом, даже разбираться не станут. Да я и телефонов ничьих, кроме Рамзана, не знал. В бега? Найдут. Не милиция, так диаспора. Что остается? Остается старая добрая газовая топка, гудящая, как пчелиный улей. И еще машину нужно куда-нибудь перегнать. Сделать вид, что Рамзана здесь вовсе не было. Водить я не умею. А Серега - умеет. Он должен помочь. Нужно срочно сделать звонок. ...В караулке за столом сидела Наташка и листала «Учет входящих». - Наташа?! Почему ты... здесь... - Я погуляла и вернулась, - улыбнулась она, поднимая на меня глаза. - Совсем замерзла, даже свитер не греет. Еще и поскользнулась на этом гололеде проклятом, вот, все пальто извазюкала, представляешь? - Тебе сейчас нельзя... не надо... - слова застревали в горле колючим комком. - Что нельзя? Опять Рамзан твой? Да плюнь ты на него. Иди ко мне. - Наташенька, солнышко, только не сейчас. Прошу тебя. Мне нужно позвонить... срочно... а ты... - Ой, да телефон все равно не работает. И Рамзан твой нам больше не помешает, - безмятежно улыбнулась Наташа. - Никогда-никогда. ...И весь накопленный за много ночей ужас, до поры забитый в дальний угол сознания самоконтролем, водкой и галоперидолом, обрушился на меня лавиной. Я смотрел на ярко-красный наташкин шарф, который на самом деле когда-то был белым - несколько пятнышек ближе к воротнику так и остались белыми. А Наташка смотрела на меня и улыбалась. И во всем мире оставался только ее голос: - Я и не знала, что ты любишь стихи. А я тоже очень люблю. Вот это Ахматова, да? А это Есенин, «Черный человек», мы его в школе проходили. А это? «Нынче ветрено и волны с перехлестом, скоро осень, все изменится в округе...» - Это Бродский. В ваше время его еще не читали. - А вот это Маяковский, да? «И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать; надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа...» - Да. Маяковский. - Открой дверь, пожалуйста! Там Ромка пришел! Двигаясь плавно, как во сне, я толкнул дверь. На пороге стоял пухлый мальчишка лет четырех. Хотя нет, не четырех - пяти. В статье писали, пять. - Можно? - спросил он, не перешагивая порог. - Можно, - покорно сказал я. - Это Ромка, - сказала Наташка, и маленький Ромка вошел. - Рома, это дядя Олег, познакомься. Олежа, это Ромик. Он славный, правда? - Здлавствуйте, дядя Олег, - серьезно сказал Ромка, стягивая с себя шапку. - У вас жайко. А злой дядька в пожайного Гошку стлелял. Тли лаза. - Он больше не будет, - пообещала Наташа. - Гоша его наказал, правда? Олег, почему ты улыбаешься? - Да так, подумал кое о чем, - улыбка и в самом деле растянула мои губы, широкая счастливая улыбка человека, нашедшего верный, отличный выход. Не нужно звонить Сереге, думал я. Не нужно таскать тела к газовой топке. Ничего не нужно. Нужно просто вернуться в «луна-парк» и подобрать пистолет Рамзана. И все будет хорошо. Мы с Наташкой сможем видеться гораздо чаще, и я в конце концов, наверное, привыкну к тонкой красной щели на ее горле, оставленной ножом того маньяка в семидесятых. И к ее элегантному кожаному пальто, покрытому грязными разводами на левом боку, там, где тело лежало на мокрой земле, к темным волосам, в которых засохла дорожная грязь. Может, я даже привыкну к Ромкиному затылку, разнесенному карусельным шатуном, ну или просто попрошу его не снимать шапку. А может быть, там ничего этого и вовсе не будет. И уж точно не будет ментов. И бандитов. И я отосплюсь, наконец. - Олег, а вот это чье? - спросила Наташа. Неважно, кто они. К нам свет не достигает Их тайного жилья, но каждый день и час, Безмолвные, снуют они меж нас: В игре миров иль в пешками до срока Рожденных фавнах и единорогах, - А кто убил балканского царя? Кто гасит жизнь одну, другую жжет зазря? - Набоков. «Бледное пламя». - Какие прекрасные стихи. Это о нас? - Да, - ответил я, глядя в ее глаза и думая о пистолете. - Это о нас.