е облачное небо. Что за фигня? Нынче есть модное увлечение - прикручивать гифки-спецэффекты к старинным фотографиям, чтоб зритель от неожиданности отложил кирпича. Но у меня-то не навороченный ноут в руках, а самый натуральный фотоальбом. Снимки сделаны не в цифре, а пропечатаны на старой доброй фотобумаге от фабрики «Свема». Они не могут произвольно изменяться! Не могут, и все! Я переворошил твердые страницы, борясь со странным, сосущим под ложечкой ощущением: ты до чертиков опасаешься того, что можешь заметить на страницах нечто странное, и одновременно втайне желаешь этого. Старинные фотоснимки издевались надо мной, оставаясь статичными и неизменными... но их спокойствие было обманчивым. Там, под слоями коричневой и серой краски, что-то жило. Мелькало на самом краю зрения, когда переворачиваешь лист и внезапно замечаешь то, чего прежде не было. А когда распахиваешь страницу, на ней все по-прежнему. Те же плоские двухмерные лица, те же фоны, выглядящие, как расписанные фанерные задники. Это что же, у меня потихоньку начинает крыша шифером шуршать? Не бывать этому! Разумный человек запихал бы подозрительный альбом в пакетик из Окея и отправил на помойку. Или сдал на экспертизу магуям и энергуям, пусть их колбасит не по-детски. Я выбрал иной путь. Моим оружием стали ксерокс, сканер и всезнающий Гугль. Я перегонял снимки в цифру и копался в архивах. Отсканенные фото вели себя смирно, черно-белые лица обретали имена, обрастали историей. Теперь я знал, как зовут роковую женщину (а еще тот факт, что ее муж пропал без вести в 37-ом году, а она сама спустя два года была убита проникшими в ее квартиру ворами). Знал и тощего пацана Виталика, погибшего в блокаду. Даже раскопал сведения об Ашоте из Ташкента - честном менте, схлопотавшем пулю в 56 году. Что связывало его с чокнутой бабкой Тосей, кроме одной-единственной уцелевшей фотокарточки? Все люди на снимках в альбоме были мертвыми. Погибшими не своей смертью, до срока, в катастрофах, на войнах, от ножа в подворотне, от болезней и роковых случайностей. Кое-кто из них и впрямь оказался моей отдаленной родней. Другие не имели к нашей семье совершенно никакого отношения. Бабка Тося невесть зачем собирала их фотографии. Год за годом тщательно складывала в альбом. Нахуа, спрашивается? Альбом я держал под замком, в самом дальнем отделении шкафа. Я мог бы вообще не доставать его, пусть бы себе пылился. Но мне было необходимо время от времени просматривать его. Натыкаясь на новые и новые отличия. За спиной печальной красотки возник зловещего вида силуэт, нацеливший ей в голову длинноствольный пистолет. Дети на классном снимке таращились на меня темными провалами глаз. Рядом с усатым мужиком вместо толстухи возникли двое подростков. На фото маленьких девочек на пару секунд появились взрослые женщины. Парень-футболист злобно оскалился в мою сторону. Давно умершие люди, собранные под бархатной обложкой, жили своей непостижимой жизнью. Иногда мне казалось, что я слышу, как они скребутся изнутри, царапая картон. Наверное, мне стоило наведаться к психиатру... но я оставался совершенно спокоен. Не лез на стену, не испытывал желания душить женскими чулками одиноких прохожих по ночам. Ходил на работу, трепался с приятелями, чатился в скайпе. Позвонил бригадир из Райволы. Они полностью снесли стены и приступили к разборке фундамента. В тот день, шагая по улице, я краем глаза засек девушку с двумя уложенными в баранки косами. На пестром фоне толпы она казалась какой-то выцветшей и тусклой в старомодном пальто и нелепых ботиках. Я точно видел ее на страницах альбома. Рванул за ней - но девчонка сгинула невесть куда. Это стало последней каплей. Я заметался. Долго сдерживаемая паника проломила стены и хлынула наружу. Я должен был что-то предпринять, но представления не имел - что именно надо делать. Я различал призрачные облики давно умерших людей в витринах и на рекламных биллбордах. Не знаю, что сделал бы, уловив их смутные отражения в собственном зеркале - наверное, заблажил бы в голос и расколотил зеркало к чертям собачьим. Хотел позвонить мамаше, но вовремя спохватился: в трудной ситуевине от нее никогда не было никакого проку. Набрал тетку Ольгу. Та, хоть и зануда редкостная, но не лишена житейской сметки. - Давай-ка встретимся, - проскрипела тетка, едва я упомянул о том, что отыскал на даче в Райволе старый альбом. - Адрес не забыл еще? И альбом, слышь-ка, прихвати непременно. Хочу хоть глазком глянуть, что там Тося насобирала. До Пороховых, где жила тетка Ольга, пришлось добираться сквозь пургу и стадо нервно ревущих авто. Мы засели на теткиной кухне, альбом лежал на столе, тускло отсвечивая взъерошенным бархатом обложки. Слово за словом я изложил диковинную и дурацкую историю со старыми фотографиями. Тетка слушала, скорбно и тяжко вздыхая, точно выбравшийся на берег тюлень. - Был у нее парень из Ташкента, точно, - после долгого молчания сказала тетка Ольга. - Только я запамятовала уже, как его звали. Его на курсы переподготовки прислали, а Тоська тогда машинисткой служила... или секретаршей. Она в юных-то годах совсем другая была. Смешливая, бойкая, во всех делах первая и хорошенькая, что куколка. Запали они друг на друга крепко, а вот семье он не приглянулся. Как у него курсы закончились, они взяли и укатили в этот его Ташкент. - И там Ашота убили, - дополнил я. Тетка кивнула. Пожевала вялыми губами и добавила: - Они пожениться собирались и ребенка завести. Тося очень ребеночка хотела. Но то ли не успели они, то ли успели, а ничего не вышло... Года через два она вернулась с югов и сразу же замуж выскочила. Прожили вместе года три, развелись. Причем не она на развод подавала, а муж ее. Тоська погоревала малость, снова кого-то нашла, и опять ее бросили. У нее тогда характер здорово испортился, и к бутылке она начала прикладываться. Потом Гришу встретила. Он хороший мужик оказался, спокойный, она рядом с ним вроде как душой оттаяла. Дачу затеяли строить, ту самую, в Райволе. Они оба еще не старые были, Тося опять о детях заговорила. По врачам ходили, к знахарке какой-то на Урал ездили - нет, не выходит ничего. Видимо, там, в Ташкенте, что-то с ней случилось паршивое. Где-то об те годы я и приметила у Тоси этот альбом. Думала, она семейные фото собирает, взяла глянуть - какие-то люди сплошь незнакомые... Тоська так разоралась на меня, зачем я хватаю чужие вещи, что я к ним лет на пять зареклась показываться. Гриша от нее вскоре ушел. Скандалили они очень, - тетка закручинилась. - А потом к ней ходить начали. - Кто? - не понял я. - Собутыльники, что ли? - Да нет, - тетка Ольга замялась, явно ища подходящие слова. - Даже не знаю, как тебе, такому разумному и современному, обсказать. Но раз ты что-то такое в этом альбоме углядел... Сейчас это всякими научными словами называют. Эгрегоры там, тонкие сущности. В нашей молодости говорили проще - беспокойные души. Те, кому еще жить да жить, а они раз - и умерли. Вроде как у моих знакомцев дочка поехала с классом на выпускной в Москву. На обратном пути их автобус врезался в грузовик и слетел с трассы. Ребята живы-здоровы, только перепугались очень, а она ударилась головой о стекло, да как-то неудачно. Через месяц схоронили. И вот они, мертвые, со своими недоделанными делами, несбывшимися мечтами, недолюбленными любовями - они тянутся оттуда сюда. У Тоськи на старости лет способность прорезалась, что ли - слышать тех, с той стороны. Она их уговаривала не лезть обратно, к живым, - она передернулась, видимо, вспомнила что-то неприятное. - Но какая ни есть, а все ж Тоська мне родня, да и стареем мы все. Я к ней снова начала наведываться. Как не приедешь - сидят. Кто из города, на дорогих машинах, кто из деревни приковылял, даже навоза с сапог не обтер. Сидят, молчат, ждут. Они Тосе фотографии привозили - тех, кто им покоя не дает. Она говорила, сулили все, что угодно, только пусть они замолчат. Пусть перестанут кричать. Деньги совали, много денег, только она не брала. Сад забросила, себя запустила. Как ни заглянешь, потом с неделю себя клянешь: зачем приезжала? Слова доброго от нее не услышала, как в грязном болоте изгваздалась. В последние годы Тоська еще и заговариватьс