— Мистер Хит, — произнесла она, удивившись, что он стоял так близко к двери ванной.
— Куда спешим? — спросил он. — Ты что, даже не спустишься вниз?
— Ненадолго, — ответила она. — Чудный вечер, правда?
— Не пытайся меня обмануть. Она тебя ненавидит, да и ты, наверно, терпеть ее не можешь. Не стоит и время тратить.
Этель нахмурилась. Он, конечно, был прав, и она с радостью это признала бы, но не смогла. Сейчас он тоже на нее напирал, и девушка молилась о том, чтобы он ее пропустил.
— На твоем месте, — сказал он, — я бы не обращал на Кору никакого внимания. На самом деле она нормальная, но бывает настоящей стервой, если захочет.
— Я думаю, я…
— Но в одном она права, — продолжал Алек, развернувшись и прижав ее к стенке. — Тебе нельзя оставаться одной. Знаешь, ты ведь красивая. Даже с этим шрамом. — Он наклонился вперед и провел своими толстыми пальцами вдоль рубца, а Этель нервно вздрогнула, не в силах вырваться.
— Мистер Хит, прошу вас, — взмолилась она.
— Тс-с, — прошептал он. — Просто получай удовольствие. — Его правая рука спустилась от шрама к шее, и он медленно провел пальцем по ее коже, а левая потянулась к ее груди.
Этель воспротивилась.
— Отстаньте от меня, — закричала она. — Прошу вас, мистер Хит, отстаньте.
— Помолчи хоть минуту, — прошипел он и прижался к ней. Она почувствовала, как он возбудился, и, взглянув на лестницу, подумала: что, если просто броситься вниз — не убьешься ведь насмерть? Однако Алек на мгновение отпустил ее и сделал шаг назад, чтобы поправить брюки. В этот миг между ними образовался просвет, и когда она уже была готова броситься наутек, внизу на лестнице показался Хоули, который на них удивленно посмотрел.
— Этель, — сказал он. — Все в порядке?
— Все хорошо, Хоули, — ответила она, взяв себя в руки, и, оттолкнув Алека Хита, начала порывисто спускаться по лестнице.
Пока она уходила, Алек сердито кривил губы.
— Этель, вернись. Давай договорим, — сказал он.
— Нет, спасибо, мистер Хит, — крикнула она, не оборачиваясь.
Хоули уставился на Алека, не понимая, что произошло, но молодой человек не обращал на него никакого внимания.
— Приятно было познакомиться, — крикнула она ему. — Хоули, — прошептала затем тихо, — мне уже пора.
— Но, Этель, мы…
— Хоули, я ухожу, — упрямо сказала она.
Они с минуту пристально смотрели друг на друга, и ему захотелось схватить ее за руку и со всех ног убежать вдвоем подальше от Хиллдроп-креснт, 39.
— Конечно, — промолвил он, кивнув. — Простите. Мне очень жаль.
— Вы не виноваты, — сказала она, сняв пальто с вешалки. — Пожалуйста, попрощайтесь за меня с остальными. И спасибо за чудесный вечер.
— Этель, что мне вам сказать?
— Не говорите ничего, Хоули. Я должна идти.
Он подался вперед, желая облегчить душу, но по лестнице спустился Алек и остановился перед ними, не дав ни минуты побыть наедине.
— Увидимся завтра на работе, — пробормотал Хоули. Этель отворила дверь и исчезла, быстро закрыв ее за собой и оставив доктора Криппена одного, дрожащего от гнева и ненависти.
Понедельник — традиционно самый тяжелый день недели — в лавке выдался очень спокойным. Все утро Хоули просматривал счета вместе с мистером Маньоном, который, как ему показалось, был уже не жилец на этом свете. В последнее время он еще больше сгорбился и одряхлел: очевидно, ему с трудом давались даже простейшие арифметические действия. Хотя Маньон ходил теперь в магазин лишь два раза в неделю — утром в понедельник и вечером в пятницу, — Криппен старался сообщать старику даже о самых незначительных происшествиях. Делал это из уважения к нему. Раз уж его умственные способности начали слабеть, рано или поздно ослабеет и весь организм, и Хоули как врачу хотелось это предотвратить.
— Доходы растут, Криппен, — сказал мистер Маньон, проводя костлявым пальцем вдоль колонки цифр.
— Нет, сэр. Снижаются, — возразил тот. — Впрочем, не сильно. И сегодня был трудный день.
— Гм-м, — проворчал Маньон, досадуя на то, что больше не видит разницы. — А как работает новенькая? Есть от нее хоть какой-то прок?
— Новенькая? — смущенно переспросил Хоули. — Но мы же никого не нанимали.
— Вон та, — произнес старик, подняв трость и махнув ею куда-то в сторону Этель, обслуживавшей посетителя за прилавком.
— Вы имеете в виду Этель? — спросил Хоули. — Я хотел сказать, мисс Ле-Нев. Но она ведь не новенькая, сэр. Работает здесь уже два с половиной года.
— Если б тебе было семьдесят восемь лет и ты потратил шестьдесят два из них на свое дело, она показалась бы тебе совсем новенькой, — парировал мистер Маньон, покосившись на девушку, но обрадовавшись, что нашел хорошее оправдание для своей забывчивости.
— Безусловно, — согласился Хоули.
Мистер Маньон встал и собрал вещи, а Хоули тем временем спрятал гроссбух и банковские книжки.
— Что у тебя с глазом? — спросил хозяин через минуту.
— Простите?
— С глазом, Криппен. Что с ним?
Хоули поднес палец к глубокому порезу над бровью и осторожно его коснулся.
— Смех и грех, — ответил он. — Встал посреди ночи и не разобрал дороги. Не успел опомниться, как стукнулся головой о дверь. Очень сильно поранился.
Маньон кивнул.
— Вечно с тобой что-то случается, Криппен, — сказал он. — Никогда не встречал подобного. Такое чувство, будто у тебя каждую неделю новый порез или синяк. Тебе нужно хорошо смотреть по сторонам. На что уж я слепой, а, наверно, меньше натыкаюсь на всякие углы.
Этель оглянулась, когда они шагали мимо нее к выходу, и вежливо пожелала хозяину всего доброго. После того как Хоули вернулся, она ничего не сказала и даже не взглянула на него: Хоули задумался, не обидел ли ее чем-нибудь. С самого утра девушка молчала, отвечая, конечно, на его вопросы, однако не заводя разговор сама. Хоули мучительно старался вспомнить, чем мог ее расстроить, но на ум ничего не приходило. С той злополучной годовщины свадьбы прошло уже больше месяца, и отношения между ними оставались натянутыми. Они так сильно привязались друг к другу, что им стало трудно общаться просто как друзьям. Если б он только не был женат на Коре, то, наверное, мог бы признаться Этель в своих чувствах — чувствах, которые, по его убеждению, были взаимными. Но Хоули состоял в браке, они оба об этом знали, и не хотел оскорбить ее каким-нибудь непристойным предложением при нынешнем положении вещей.
Он дождался конца рабочего дня, когда магазин опустел, а дверь заперли, и лишь после этого вновь попытался завести с ней разговор.
— Понедельник — день тяжелый, — начал он с поговорки. — Возможно, эта неделя будет тяжелее, чем прошлая. — Хоули взглянул на Этель, но та просто кивнула, промолчав. Он вздохнул: — Этель?
Она обернулась:
— Да, Хоули?
— Я говорю, возможно, эта неделя будет…
— Да, я слышала. Извините, задумалась. Да, возможно, так оно и будет.
— Вы на что-то сердитесь?
— Что?
— Этель, вы сердитесь. Сегодня вы и парой слов со мной не обмолвились. Что случилось? Я что-нибудь не так сделал? Что-то сказал?
Она отделалась смехом:
— Разумеется, нет, не говорите глупостей. Что бы вы могли такого сделать?
— Не знаю — потому и спрашиваю.
— Пустое, Хоули. Не обращайте внимания. Просто у меня много хлопот.
Он кивнул и отстал, но в конце концов не вынес молчания, обошел прилавок и встал перед ней.
— Скажите мне, — произнес он. — В чем дело?
— Хоули, я…
— Этель, я считаю нас друзьями. Если вас что-нибудь беспокоит или расстраивает, вы должны мне в этом признаться, или я обижусь. Возможно, вы хотите поговорить о каких-нибудь неприятностях в своей семейной жизни?
— Меня волнует не моя семейная жизнь, — наконец сказала она, не в силах на него взглянуть.
— Не ваша? — смущенно спросил он. — Тогда чья же?
— А вы как думаете? Ваша, Хоули. Меня беспокоите вы.
Он рассмеялся.
— Я? — удивленно произнес. — Но почему, скажите на милость? Почему вы должны обо мне беспокоиться?
Она задумалась и потупила взгляд, на минуту закрыв глаза, а затем посмотрела ему прямо в лицо.
— Хоули, минуту назад вы сказали, что считаете нас друзьями.