— Хватит. Не прячься! Выходи!
Рыжая всхлипнула. И во всей красе показалась на тропинке. Князь сунул за расшитый пояс пистолет. Глаза цвета листьев улыбались из-под ровных бровей. Потом лицо дернулось, скривилось, и он зашелся в громком хохоте, прижимая руки к груди. Майка обиделась. Она так старалась, так готовилась к этому выходу. И так, и этак прикидывала, как станет изображать гадалку и выпросит у Ивара кольцо, а он… а она… Рыжая проглотила слезы. Ради Борьки стоит попытаться. А то вон князь разъезжает тут свободный и счастливый, и думать не думает, что его друг томится… Но почему-то не выходило у девчонки на Ивара по-настоящему разозлиться. Никак.
— И кто ты, чудо лесное?
Ах, та-ак?!
— Протяни руку, мил человек, погадаю, всю правду скажу… — язык заработал сам собой. Всегда в Гомеле Майка сторонилась гадалок, но в голове вот что-то застряло, и слова вылетали со скоростью пулемета системы «максим». Или еще быстрее.
— Ну, погадай, — не слезая с коня, он подал девчонке руку с кольцом, и оттого, что вожделенная вещь оказалась вдруг так близко, Майка потеряла кураж.
— Ну, что же ты молчишь?
Рыжая облизала губы. Зеленые глаза князя смотрели на ряженую с легкой насмешкой, щурились, очень яркие на смуглом лице. От него пахло кожей куртки и травой; и еще резко потом — от коня. У Майки голова закружилась.
— Любят тебя… — пробормотала она себе под нос, прекрасно помня, что надо или про любовь, или, наоборот, про какие-либо ужасы: порчу, сглаз и венец безбрачия.
Сильная рука в ее ладошке вздрогнула.
— Откуда ты… с чего…
— Позолоти ручку… всю правду скажу… — заголосила рыжая. — Позади тьма, впереди свет…
— На, — князь сунул Майке в ладонь золотой.
— Не-а, — она отступила, спрятав руки за спину, замотала головой: — От денег один вред. Другое дай.
— Что?
— Кольцо свое…
Аммиачно пахнущий потом конский круп неожиданно оказался у Майки перед носом, рука князя больно перехватила запястье. Майка жалко пискнула.
— Кто тебя подучил?
— Ни… кто.
— Не ври мне.
— Никто!! — Майка готова была умереть, чем выдать Сабину. — Я сама… я всю правду…
Она ткнулась щекой в шерстистый конский бок и непритворно заплакала. Запястье болело. И выдуманный план теперь вовсе не казался гениальным. И только Борька…
Лицо Ивара было отрешенным и бледным. Глаза погасли. Рывком он содрал кольцо с неровно вспыхивающим аметистом, надел, оцарапав, Майке на палец. Но она и звука издать не решилась.
— Мне ненадолго. Я верну.
— Не надо.
Он долго, оценивающе, смотрел на девчонку. Она, опустив глаза, ковыряла носком сапога рыжую иглицу.
— Если любит, — твердо докончил князь.
— Вылазь!! Вылазь, дура!! — Сабина за голые скользкие плечи волокла подружку из воды и отчаянно ругалась. — Тебя что, русалки припутали?..
Майка моталась в ее руках, как деревянная кукла, и молчала. Сабина сунула рыжей в зубы какую-то траву, больно стукнула в подбородок.
— Жуй!
Майка попыталась выплюнуть, и получила снова.
— Разрыв-трава это. Жуй. Неужто видела?
Майка трясущимися руками подтянула сорочку, но голова и руки никак не попадали в отверстия. Сабина решила дело просто: завернула рыжую в рубаху и повела, придерживая за плечи. Только в землянке, возле яркого огня Майке сделалось легче.
— Кольцо не посеяла?
— Нет! — рыжая попыталась сорвать его, как сбросить жабу с руки, но то прикипело к пальцу намертво. И только неровно вспыхивало и гасло, точно чье-то чужое, совсем не нужное Майке сердце.
Глава 16.
1492 год, июнь. Окрестности и замок Эйле
Песок посыпался из-под сапог, когда Ивар, опершись о сосновый корень, скользнул с обрыва. От прыжка боль проснулась в груди. Князь поморщился.
Он оказался на песчаной косе между морем и бором, за которым прятались башенки замка Эйле. Ветер трепал колючие ветки, от стволов тянуло зноем. Дюны щетинились широким и низким ивняком, сухой травой. Стебли ломались под сапогами.
Море было таким же пустынным, как и берег — ни лодочки, ни паруса. Пустота была обманчивой — стоило обогнуть острый мыс, и тут же стали бы видны и множество лодок, и алые цепи поплавков на кипящей серебристой рыбой воде. Но Ивару лучше было здесь. Море обдало пеной замшу сапог и колени, когда мужчина присел у воды, зализало бороздку, проведенную пальцем в песке. Под схлынувшей волной показалась кобальтовая ракушка, в ней отразилось солнце. Князь сбросил одежду, швырнул на куст и шагнул в темнеющую глубину. Вода показалась неожиданно холодной. Ивар знал одно средство от этого — броситься в море, как в детстве, с разбегу, тогда быстро привыкаешь, вода не кажется такой уж обжигающей и после не хочется выходить. Князь упал грудью в волну. Сердце стиснулось в комок и, разжимаясь, ударило. Ивар задохнулся от боли, но боль длилась всего мгновение. Он лежал лицом вниз, отдыхая, раскинув руки, легко колышимый прибоем, и следил за золотой сетью солнца на дне и за длинной, болотного цвета водорослью, вившейся у лица. Мелькнула стайка рыбешек. Потом князь поплыл к четкому окоему, от которого ровными рядами двигались волны, разбивая воду мощными, но бережливыми взмахами рук. Редким веером повисали над головою брызги.
Князь радовался, что сила вернулась и что он так же молод и здоров, как десять лет назад, и волны расступаются перед ним, а тело повинуется до последнего нерва.
Ивар скоро устал и, повернувшись на спину, лениво колыхался на зыби, глядя в небо. У окоема оно было бледно-голубым и чистым, а на берегу, над соснами, вздымались могучие курчавые облака. Облака были похожи на ладьи и замки, пронизанные солнцем белые громады с серыми закраинами, гордо и медленно плывущие на восход. Пласты их смешивались и причудливо перестраивались, меняя цвет, внизу расплываясь ровно-серой дымкой, и неясно было, где она сливается с небом.
Ивар вышел и бросился на песок, счастливый, что может упасть вот так — не оберегаясь, не рассчитывая, не стискивая зубы при каждом движении. Песок облепил намокший бинт на груди, повязка ослабла и сдвинулась, но Ивара это не беспокоило. Он лежал, греясь, чувствуя кожей колючие песчинки, пока не уснул. Проснулся же оттого, что кто-то теребил и гладил, пропустив между пальцами, короткие пряди его волос.
— Май-ка…
Показалось, будто подол юбки задел по лицу, обдав запахом мяты. Рыжие кудри метнулись белкой, и все исчезло. Ивар раскрыл глаза. Никого не было. На песке не нашлось следов, кроме собственных. Наль, подумал он, стряхивая с плеч налипшие песчинки, Наль опять приходила… Многие видели ее призрак на здешнем берегу. После того, как они с Виктором… после того, как княгиня Ингеворская разроняла янтари, а Виктор собрал и отыскал ее спящую под сосной на обрыве…
Имя — жемчужина на песке
Ее ласкает и нежит прибой
И робкою птицей в моей руке
Приюта ищет
Твоя ладонь
Я соберу жемчужины слез и снов
И улыбок праздничные янтари
Заветное ожерелье
Меж мятежных костров
Ты ожидая меня
Сохрани
И когда раскатится дробь подков
Точно камешки из горсти
Ты меня вспомни
Моя любовь
Вспомни встреть
И прости
Или это только легенда? Все было проще, граф Эйле познакомился с Налью, приезжая к ее деду по делам Ордена? Ивар так и не спросил. Наль… Майка… У девчонки теперь тысяча покровителей и защитников, а матери — нет. Не исправишь ничего!
Ивар поднял с песка горсть янтарных осколков — янтарь попадался здесь на каждом шагу — и, держа на ладони, смотрел сквозь них на свет. Янтарь светился, в нем проступали пузырьки и полоски. И в лад с ними звучали и путались в голове чьи-то голоса. И казалось, что так уже было однажды, только не он шел по этому берегу. Ивар никого не любил тогда, кроме матери и святой Юдит, а наяву ему не встречались святые. И замок на берегу тоже однажды был. Только не получается вспомнить его имя.