— Хорошо. — Она закрывает ноутбук. Кладет руки на крышку. — Если хотите. Я думаю, вы ошибаетесь, я не согласна с вами.
Он улыбается — возможно, ради нее.
— Почему?
— Потому что покупка старого дерева у какого-нибудь старика в Японии еще не означает, что можно купить все.
— Некоторые деньги еще тоньше моих…
— Я знаю, о чем вы, Джон. Я знаю, когда мы говорим о деньгах, а когда нет. Не нужно снисходить до меня.
— Разве я снисхожу? — Он наклоняет голову, в тень. Анна еле различает удивление. — По-моему, с вами это не нужно.
— Мне кажется, мы говорим о справедливости. Вы говорите, за все нужно платить. Как часто это случается? Вы часто видели тех, кто получил то, чего достоин? То, о чем вы говорите, бывает только в сказках. Люди, как могут, избегают платить, и могут избежать этого почти всегда. Неважно, о деньгах речь или о чем-то другом. Если их никто не видит, никто не может их остановить.
— Вы можете.
— Но я не собираюсь перевоспитывать их. А Господь Бог — не налоговый инспектор.
Он вновь смеется, продираясь сквозь разговор, будто ради этого здесь находится.
— Не все с вами согласятся. Так вы не верите в кару господню? Во всю эту двойную небесную бухгалтерию? В поэтическую справедливость?
— Нет. Кто познает ее, поэты?
На этот раз он не смеется.
— Люди могли бы познать ее на себе.
— Зачем? — Анна качает головой. — Нет. Вот что вижу я: люди почти никогда не платят. Не все имеет цену, потому что не за все платят. Кто вообще захочет все менять? Только злейшему врагу пожелаешь поэтической справедливости. И чего ожидать, желая ее?
— Как просто у вас получается.
— Так и есть. Вот что я думаю. Если вы об этом спрашивали.
Она замолкает. Теперь ее очередь ждать. Джон Лоу садится на корточки, опускает голову. Лишь когда становится понятно, что он не собирается отвечать, она склоняется к нему.
— Вы об этом?
— Пожалуй, — тускло. Никто не слышит, кроме них двоих.
— Джон. — Она опускает голову все ниже, пока они не соприкасаются лбами. В полнейшей тишине она чувствует, как бьется жилка у него под кожей. Слышит металлический гул аэроплана. — Что такое?
— Ничего.
— Что вы такого сделали?
— Ничего. Недостаточно.
— Это из-за того иска?
Он недоуменно поднимает глаза:
— Иска?
— В Японии. Код в человеческих телах…
— Анна, — говорит он. — Бросьте. — Осаживает ее, улыбаясь так, будто впервые видит: и она замирает, уже понимая, что ошиблась, что Карловы россказни не стоят ломаного гроша, вульгарные байки, и она дура, что хоть на секунду поверила. Ей стыдно: ее разоблачили.
— Я могла бы помочь, — прибавляет она тупо, и Лоу тихонько смеется, рокочуще, по-кошачьи, почти как лев.
Когда он отвечает, голос у него тихий, насмешливый, зарождается мысль:
— Вы мой враг?
— Что?
— Грета мне так сказала. И Теренс.
— Теренс? Я думала…
— Вы мой враг, Анна, как вы думаете?
— Нет.
— Вы уверены?
Она медлит всего секунду. Пауза вышла отчетливая и точная, как интервал в музыке. Он выпрямляется, отодвигается от нее.
— И я не уверен.
— Я могу помочь, — повторяет она, громче, чем ей хотелось, и Лоу почти прищелкивает языком, разочарованно, будто отмахиваясь.
— Нет. Вы можете только задавать свои вопросы. А я могу на них отвечать. Вот и все.
— Хорошо, — говорит она, и умолкает: горло перехватило. Так внезапно, неожиданно и обидно, что ее мутит. Он встает, распрямляется, на затекших ногах подходит к стеклянной стене. Смотрит на кедры, на ярусы зеленых ветвей.
— А вы же не верите в бога, правда, Анна? — И опять она не понимает, издевается он или просто так спрашивает. И опять изнутри поднимается боль, и вместе с ней противоядием растет гнев.
— А вы что же, верите? — Он не оборачивается.
— Все лучшие математики верят в бога.
— Почему вы не можете просто отвечать на мои вопросы?
— Потому что они не просто ваши. Вам за них платят.
— Ясно. Ладно. Мистер Лоу, для чего вы положили четыре миллиона на счет вашего одиннадцатилетнего сына?
— Задайте другой вопрос.
— С удовольствием. Над чем вы работали ночью?
Он фыркает.
— Не так просто объяснить…
— Как думаете, легче будет объяснить суду?
Его руки безвольно повисают вдоль тела, теперь он стоит недвижно, и за спиной у него стекло, а за стеклом деревья.
— Я работал над общей проблемой криптографии. Теоретический вопрос.
— За прошедшие тринадцать лет вы скрывали какие-нибудь персональные доходы или избегали платить британские налоги с персональных доходов, кроме того, что хранится в депозитарии в Татарском проливе на имя вашего сына, Натана Лоу?
Он медлит только мгновение.
— Нет.
— Нет. — Она печатает ответ, легкий перестук клавиш в полупустой комнате. — Вы уверены?
— Я не обязан давать Налоговой службе заверения. Только мои налоги.
Она перестает печатать. Смотрит на него, пока он не оборачивается.
— Тогда дайте мне.
— Я уверен. Больше никаких сокрытых счетов нет.
Она чувствует, как гнев мгновенно исчезает. Ей даже кажется, что она съежилась.
— Лоренс был уверен, что могут быть другие, — тупо говорит она.
— Значит, Лоренс ошибался. Мне нет нужды прятать мои деньги от кого бы то ни было.
— Но вы спрятали.
— Однажды, — тихо говорит он. И в тишине Анна совершенно отчетливо слышит, что если б он решал один, никогда бы не стал ничего скрывать; это был не только его выбор.
— Думаете, я лжец?
— Нет.
— Люди так считают.
— Люди вряд ли ненавидят вас.
— Я этого не говорю. Я говорю, что они смотрят на меня и на себя, на вещи, что достаются им так тяжело. И думают, как это, возможно, честно жить настолько иной жизнью. — Он замолкает, словно давая ей время возразить. Она молчит, и он продолжает, резче: — Они ищут способ, который позволит так жить любому. Везение, уловка. Они ищут обман. Возможно, вы тоже.
— Не все хотят быть вами.
— Не все. Вы не хотите, да? — Он возвращается к ней, садится рядом. — Я понял это, едва увидел вас. — И больше ничего. Он смотрит на Анну, впитывает ее. Чистая, прозрачная кожа от ушей до ключиц, волосы собраны сзади. Изгиб шеи, гладкой и сильной, точно сдерживает рывок. Она читает строки на экране ноутбука, в нем тонны информации. Можно подумать, они могут ей что-нибудь объяснить, хоть что-нибудь.
— У меня больше нет вопросов, — наконец говорит она, смотрит на него и улыбается, точно извиняясь.
— Мне очень жаль, — отвечает он, и она снова улыбается, потому что он искренен, а он рад за нее, пусть и не может больше радоваться за себя.
— Нет, не жаль.
— Нет?
— Никто не жалеет, когда уходит Налоговая.
— А я жалею. Значит, мы закончили, — говорит Джон, и Анна кивает. — Вы вынесли свой вердикт. Могу я спросить, каков он?
— Мое официальное заключение: вы возместили все долги Налоговой, включая всю сумму штрафа, и, насколько мне известно, больше никаких долгов за вами не числится. Формально у меня больше нет полномочий для расследования.
— А неформально?
Она молча выключает компьютер. Экран медленно гаснет. Она не нагибается за сумкой.
— Анна?
— Что?
— Вы удовлетворены?
— Вы знаете, что нет.
— Тогда что вы собираетесь делать?
Она откидывается на спинку стула, вздыхает глубоко и открыто.
— Я собираюсь пойти домой, заказать ужин с доставкой и открыть бутылку вина. Напьюсь и постараюсь обо всем забыть: я знаю, вы сделали что-то не то, но могу никогда не узнать, что именно. А что мне еще делать?
— Вы можете встретиться со мной снова. — Она оборачивается и натыкается на его пристальный взгляд.
— И это поможет, да?
— Этого я не имел в виду. — Он молчит, будто его застали врасплох, думает Анна, смутился даже, и она удивлена.
— Тогда что вы имели в виду?
— Я имел в виду, — начинает он, разделяя слова, они приходят к нему одно за другим, — что я буду жалеть, если не увижу вас снова.
— Почему? — спрашивает Анна, но уже знает ответ, может, даже лучше Джона.