— Вову бы сюда, — возмечтала в унисон ее мыслям Крис, — с его «Дельфином». Ну что делать, пойду искать дирекцию, надо же чтоб кто-то открыл нам двери в этот, гм, рай-парадиз.
Она вышла и исчезла среди палаток, боком пробираясь мимо детей и белья. А к Шанельке из кустов выскочил лохматый пес, умильно попросил чего-нибудь, на извинения визгливо облаял ее, машину, орла с крыльями, и сел рядом, с истерическим наслаждением скребя лапой за ухом.
Крис вернулась нескоро, когда Шанелька уже, стискивая коленки, раздумывала, как бы пса миновать, вломиться в кусты и там пописать, с таким же наслаждением, как он блох на себе чесал.
Плюхнулась снова на сиденье и сразу же завела машину.
— Ну? — простонала Шанелька, а внутри рокот мотора нехорошо отозвался в мочевом пузыре, — откроют? Когда?
— Фиг вам. Мест у них нету. Вообще. Ни машину. Ни палатку приткнуть. Ни сантиметра. Блин. Черт. Нафиг.
Машина рывками пятилась в такт словам, Крис, закинув локоть на спинку кресла, вертела головой, глядя то в зеркало, то в заднее стекло.
— А ты чего?
— Уссуся я сейчас прямо!
— Дай хоть пару раз поверну. Чтоб из лагеря не видели.
Через два поворота Шанелька, проломилась через густые ветки, мимоходом подумав, что ломать кусты становится для нее привычным занятием. И через пару минут, повеселев, вышла, шлепая на себе комаров.
— Так задом и поедем, — обрадовала ее Крис, — не развернуться тут. Орла проверь. Что-то нам от твоей синей птицы никаких пока удач.
— Зато вагончик не упал.
— Что?
— Я говорю, канат не порвался, и не поронял нас на сосны. Может, как раз из-за орла.
— Не нравится мне твой ночной оптимизм. Похоронный он какой-то.
На полпути они все же развернулись, и, выехав на трассу, нырнули на первый же проселок, без указателей уводящий снова в густые заросли.
— Так, — сказала Крис, — встанем сразу, как с дороги нас не увидят. И все. И спать. А если повяжут, ну и славно, выспимся в кутузке с криками «спасибо, дядя милицанер»!
Так и сделали. Зевая во весь рот, Крис загнала машину в гущу непременного кустарника, рядом обнаружилась крошечная полянка, усыпанная мелкой щебенкой, на ней они поставили палатку, радуясь, что у Шанельки такая же дома Тимкина, и она умеет, с закрытыми глазами помня, куда что совать и пихать. Внутрь закинули два надувных матраса, накачав их круглым ножным насосиком. И упали, не раздеваясь, только порасстегивав надоевшие ремешки, пуговицы и крючки. Снаружи, а казалось, прямо в палатке, не сдерживаемые тонкими шелковыми стенками, шуршали и потрескивали, бегая в траве, какие-то ночные летние некты и некточки, сверху, от звезд, плакала иногда пролетающая птица. И так странно, в полукилометре от дороги — такая полная, такая лесная стояла вокруг палатки тишина, подивилась сквозь сон Шанелька, наверное, это наша птица, ее широкие крылья… это они… конечно же…
Шанельке снился плов в огромном казане, и рядом — Дима Валеев, в бурке и с большой поварешкой. Он грозно хмурил брови, набрасывая в тарелки гору пахучего риса, перемешанного с пряностями и кусочками мяса. И вокруг толкались множество женщин, протягивали руки, ласково улыбались, обещая лицами. Шанелька стояла позади всех, чувствуя, как подвело живот и во рту копится голодная слюна, тоже хмурилась, упрямо решив, не буду просить, вот пусть они все, а я — не буду!
Поворачивалась, проминая коленкой зыбкий матрас и дергая рукой по тонкой нейлоновой стенке палатки, вздыхала и замирала, ровно дыша и рассматривая, как по верхушкам сосен ползет маленькая черная тень на черной тугой нитке. Это мы там, понимала она во сне, летим черепахой, ползем по канату вверх, туда, где Дима варит замечательный плов.
Крис лежала, отвернувшись к другой палаточной стенке, и тоже смотрела сон, но он у нее был без всякой гастрономии. Ей снились стихи, те, что писала, когда упала в любовь, такую мощную, что падение в ней всегда было полетом, и чтоб не разорваться, разлетаясь на всю вселенную мелкими брызгами, приходилось писать, такое — очень странное, для нее самой. Во сне стихи читали сами себя, а Крис стояла на берегу, слушая их за спиной и волны перед глазами, рядом с ней стоял странный Ласточка — ветер трепал седые пряди из-под опущенных полей старой шляпы. И было ей во сне хорошо и покойно, не нужно ничего говорить, потому что она понимала, мерно произносимые слова услышаны, поняты и приняты в сердце. Иногда плавно удивлялась тому, что читаются стихи для этого — с виду совсем сумасшедшего дядьки в грязном плаще на голое тело, но удивление сходило на нет, мирясь с реальностью сна, ведь это сон, в нем так и должно быть, думала Крис. И дальше снова была во сне, а не смотрела его.