— Давай дальше, не отвлекайся. Защитница.
— Встала. А вы говорю, Милна читали стихи? И Кэрролла? Это же в абсурдистском стиле чудесная работа, а главное, дети такое очень любят. Ну, нравятся детям безумные, нелепые с виду стихи, когда они — талантливы. Ой, что началось тут! Закидали меня язвительными всякими вопросами. А кто мол я такая, чтоб различать, есть талант или нет таланта. Потом встал некто, голова как гусиное яйцо. Талант вообще категория ненужная и вымышленная, если интенсивно трудиться, то всегда добьешься, чего хочешь! И руками помавает, распространяя вкруг себя аромат потных подмышек. Криси, кстати, там такой зоопарк, нет, я добрая женщина, да-да, и вполне нормальные люди там были, но среди них попадались такие… Как тебе объяснить-то. Я знаю, что творческие люди могут быть, гм, странного вида. Но когда ни виду, ни таланту, остаются в памяти только потные подмышки. Прости, я понимаю, жарко, пыльно, а тут я еще с натурализмом.
— Отбилась в итоге?
Шанелька махнула рукой, вспоминая торжествующие и презрительные лица.
— Ты в курсе, я за себя не могу. Пока вот про помидоры, я еще как-то могла, и то до первой издевочки. А после уже затык произошел со мной. Кто-то там за спиной фыркнул, мол, мало того, что блондинка, так еще и товарищ библиотэ-экарь. Надавали, в общем, по моему пятачку эстеты-калашники.
Она замолчала, потом рассмеялась.
— И я ушла к розам. Одна. Наплевала на мастер-классы, и на полезное общение, и даже не стала Настины книжки совать в руки, потому что там чужое никому не нужно, все носятся со своими нетленками. Мне ужасно стало обидно, я раздам, мы же столько сил вбухали, и денег тоже. А их заберут и станут Настиными сказками мух шлепать. Или под мокрую чашку подкладывать.
— Тьфу на них, — согласилась Крис.
— Вот ты мне скажи! Они там собираются, целой толпой. У них оказывается свой какой-то мир. Свои гении, свои безумцы, свои молодые талантливые авторы. И все это как в аквариуме. Сидят взрослые люди, на полном серьезе обсуждают моллюска, который верно сориентировался! И отступил на позиции. Вместо того, чтоб рявкнуть на автора, да напиши, улитка страшно испугалась и быстренько поползла обратно, где дом, где уютно, где все знакомо сто лет. Где жила ее мама-улитка, и бабушка-улитка, и даже старенькие прабабушка и прадедушка, с раковинами, которые вышли из моды лет двести назад. И сейчас таких уже не носят.
— Ты сама почему не пишешь?
— И такое впечатление, что они не знают, ни о дивных английских стихах в переводе Маршака, ни о Милне, я о нем сказала уже. Я свято была уверена, что уж великие, они прочитаны, тот же Пушкин и тот же Андерсен. А оказалось, их сейчас знают по мультфильмам, прикинь! Подожди. Что? Ты о чем?
— Я спросила, сама почему не записываешь свое? А носишься с какой-то Настей.
— У Насти хорошие сказки, — вступилась Шанелька, — ну… я не знаю, Криси. Она пишет, и вдруг я. Тоже стану. Неудобно как-то.
Крис бережно съехала на обочину и заглушила мотор. Повернулась, сердито глядя на несколько испуганную подругу.
— Так, — сказала нехорошим голосом, — не поняла. Тебе неудобненько из-за бедненькой Насти, и поэтому ты готова сидеть в уголке, и соглашаться, да, так и есть, я просто блондинка, не буду лезть в ваш калашный ряд! Так?
Шанелька тоже повернулась, складывая руки на голых коленках. Ответила нежным голосом:
— Не совсем. Хотя и это тоже. Но главное другое. Если я напишу, то мое будет в сто раз лучше настиного. И девочка совсем расстроится.
— Шанель, ты все же иногда блондинка, извини. Не расстроится. Потому что для нее свои сказки — самые лучшие, такими и будут.
— То есть, я тоже сейчас такая же? И буду носиться со своими, полагая их самыми лучшими. Как все. И чем же я буду отличаться?