… А еще позади едет Криси, получается, Шанелька бросила ее одну. Правда Крис вообще порывалась остаться, внизу, и может быть, тоже отправиться в пещеры. Но Шанелька ее не отпустила. Столько хлопот вокруг синего орла, и теперь они с Димой, как сосватанные, отправятся к небу, а Крис останется внизу? Так что, уговорила ехать. И теперь мается, а вдруг Крис там скучно. И вообще, они как бы пара, а она там — одна. А еще Дима отходил позвонить, подальше, чтоб не слышали разговора, и Шанельке стало неловко, она с повышенным вниманием смотрела по сторонам, пока он там негромко что-то спрашивал и объяснял, делая еще и еще шаг от них. Не иначе докладывал своей Олечке, куда собрался…
— Не хочешь сказать?
— Что? — она поняла, что забыла о вопросе. Вот снова, получается, сглупила, а он ждет. И вообще с ним неловко, непонятно, как уложить руки и как поставить ноги, а шорты такие — короткие совсем, когда сидишь, края врезаются в бедра, некрасиво и хочется руками прикрыться, но начнешь прикрываться, поймет и получится ерунда. Снова.
— О Максе Волошине, — устав от кружения мыслей, честно ответила Шанелька, махнув рукой, напряжется ли Дима, или попытается беседу поддержать, — о его акварелях, у нас книга дома лежит, большая, издана хорошо, добротно. И в ней все репродукции кирпичных и розоватых оттенков. Я листала и думала, наверное, он выходил в степь всегда на закате, краски такие. Но подписи, например «Утро…» не помню дальше, или — про полдень. Потом оказалось, когда мы ездили, и я увидела подлинники акварелей, это полиграфия в книжке страдает, не те типографские краски, и диапозитивы, видимо, не выдержаны в нужных тонах. А в жизни его картины такие же, как настоящая степь. Живая. Будто шел, устал и устроился отдохнуть, там и заснул. Потом проснулся и — увидел. Совершенно чистыми глазами, без тусклых мыслей. Оно такое нежное и яркое. Вот оно, мы в него едем, в это яркое.
Она замолчала, на взлете интонации, потому что если отвечать честно, то подумала она еще о многом. Мысль о несоответствии красок привела за собой воспоминание о полуслепом художнике, который писал мощно и грубо, а после вылечился и был потрясен, что картины, принесшие ему славу — совершенно не то, что видели его внутренние глаза. Ну и еще она успела подумать, вдруг надо мимоходом деликатно пояснить Димочке Фуриозо, кто такой Макс Волошин. Или же наоборот, приготовиться к сюрпризу, как начнет сейчас он сыпать терминами и именами… эдак свысока.
— Ты умная. Очень. Я знаю, что в Коктебеле есть музей Волошина, я там был и видел картины, да. Больше ничего я о нем не знаю. Теперь захотел еще посмотреть, чтоб с твоими словами.
— Умных не любят.
Дима хмыкнул. Жигуль вырвался на плоскость, и Шанелька подалась вперед, жадно глядя на океан воздуха и света, на волны, которые ветер катил по бесконечным цветным травам.
— Это тебе мама сказала?
— Что? А… Нет, ну почти. Мой сотрудник. А она согласилась. Слушай, как тут! Тут надо кричать. Во весь голос.
— А хочешь?
Она посмотрела на его профиль, на короткий нос, такой — или смешной, или трогательный, если влюбиться.
— Нет пока. Я пока смотрю, можно?
— Дарю. Тогда покричим на краю, да? Когда птицу отправим.
Она хотела спросить, как это отправим, куда? Но снова испугалась, вдруг он ответит что-то не то, и просто кивнула, больно дыша ветром, который бросал в нее запахи трав, цветов и неба.
Позади ехала Крис, синяя машинка была видна в длинном зеркале.
— Умные бывают скучные. Зануды, — заговорил снова Дима, — а ты интересная. Не тыкаешь непонятными словами, и так странно говоришь. Будто живешь в сказке. Или рассказываешь сказку. Ну, я не знаю, как сказать. Интересно, в общем, ждать, что ты скажешь. Или сделаешь. Вот орел этот.
— То есть, я, как романтические дурочки, которых показывают в фильмах? Те, что бегают босиком под дождем, декламируют стихи, и танцуют с волками. Я стихов не запоминаю, хотя очень их люблю. А волков боюсь. И босиком, когда дождь, ну, мало приятно, по грязи в городе, или даже не в городе.
— Вот снова ты это сделала!
— Что?
— Говоришь и мне интересно.
— Ты мне просто льстишь. Понравилось возить орла, теперь врешь, чтоб возить подольше!
Они засмеялись вместе. И Шанельке, наконец, перестали мешать всякие придуманные ею самой досадные мелочи. Вокруг узкой дороги кидались в стороны травы, будто хотели улететь с ветром. А из них взлетали темные птицы, маленькие, наверное, жаворонки, удалялись вверх, становясь серебристо-серыми, а после почти исчезая. Меняли себя на песенку, она оставалась.