Впереди поднимался из трав двухэтажный дом под высокой черепичной крышей. А Шанельке становилось страшно. Не так, чтоб совсем, но боязно и растерянно. Слишком много нового было на новой стороне мира. Нужно выбрать, с чего начать. Сделать первый шаг, думала Шанелька, не понимая, она уже сделала его, повернув мир своим решением. Но если бы даже поняла, то все равно волновалась бы. Ведь один шаг еще не дорога. Нужно пройти по ней, хоть сколько-то. Хотя бы первую ее часть.
А теперь, решала она, поднимаясь вслед за Крис по узкой деревянной лестнице на второй этаж, нужно прекратить думать. Оставить мысли в уголке и начать уже идти. Планов и мыслей, не подкрепленных ничем, ей хватило с Костиком Черепом, чьим основным занятием было генерировать невыполнимые планы, тратя на них большую часть суток. Тем весомее повод не дать планам остаться лишь планами.
— Вот, — сказала она вслух в тихом номере, когда побросали вещи на пол у двери и Крис собирала всякие мелочи для похода в душ, — вот, я кажется поняла, почему мне сейчас не до Димочки Фуриозо.
— Валяй, — разрешила Крис, обмотанная полотенцем, суя ноги в тапочки.
— Я должна сначала написать. Свою сказку. Первую, хотя бы одну. Ты только не смейся.
— Когда я над тобой смеялась, Шанель!
— Буквально сегодня, когда я ныряла и трубку не могла, как следует…
— Это был риторический вопрос.
— А. Тогда — никогда. Понимаешь… Я должна что-то сделать, не просто утопить Нелечку Костика, потому что это было уничтожение чего-то. А нужно на пустое место теперь — создать, чтоб оно появилось. Так правильно будет.
Крис кивнула, будто взволнованная Шанелька говорила о самых обычных вещах, об ужине или о том, что плечи сгорели.
— Да. Ты трудилась на Костика, а теперь поработай на мироздание. И тогда Дима сам появится, в нужное время и в нужном месте. Раз ты так настроена. Решительно.
И ушла, шлепая тапочками. Шанелька села на кровать. Плечи, которые таки слегка обгорели, припекало, в глазах все еще стояло сверкание воды и пурпурный свет уходящего солнца. А сверчки никуда не делись, ририкали в открытое окно, где потихоньку в гнездах пищали стрижи, устраиваясь спать. Как прекрасно, что есть Криси. И что ее, Шанелькины волнения и переживания, они ею понимаются. Не только те, что о повседневном, но и такие. О которых она никому не скажет. Во всяком случае, пока не напишет книгу сказок. Или — трехтомник.
— И не забудь, том с письмами, — заботливо подсказала себе Шанелька, — последний в собрании сочинений. А еще томик в ЖЗЛ.
И рассмеялась.
ЭПИЛОГ
«Но вечер пришел, наклонился, обнял колючие ветки мягкими лапами. Ждал песен.
Ийка пел. Совсем по-другому. Грустно и ласково. Замолкал надолго, отдыхая. И становилось слышно, как из лунного наперстка, лежащего на ладошке большого листа, падают и падают наплаканные его женщиной слезы. Не как леденцовые нитки, а как тонкие лунные лучи. И много еще чего было слышно, — весь ночной лес.
Тихие сверчки слушали Ийкины песни. А Старый Сверчок махнул лапой очередному внуку, и тот быстренько принес из тайного уголка спрятанный до поры сухой лист с тридцатью пятью слезинами. Вот и пригодились — всем. Чтоб не хрипли Ийкины коленки, — падали-звенели о ветерок и слезы Старого Сверчка — из лунного наперстка.
Так научил Ийка сверчков петь грустные песни…»
— Конец, — сказала Шанелька, оглядывая столы и тихих детей, сидящих по двое, с лицами, освещенными теплым светом настольных ламп.
— А еще почитайте, Нелли Владимирна, — беляночка с царским именем Елизавета отпихнула локтем Мишу, который принялся вывертывать из ее кулака надкусанное яблоко, — та уйди! Ой, извините.
— По домам, — Шанелька показала на большие старые часы в простенке между окон, — уже пять часов, мы и так на полчаса задержались. Понравилось?
Улыбнулась в ответ на кивки и улыбки. В двери уже заглядывали родители, держа на локтях пальтишки и роняя на пол детские шапки.