— Если бы к мозгам Валерия Аксеныча да мускулатуру Вовы Великолепного, я б может, еще и подумала. А так — зачем мне драгметаллы в интимных зонах. Шанелька, он мне стихи читал. Твоего, между прочим, любимца Бунина. А я ему Йейтса, про кота Миналуша. Чтоб знал, мы тоже не лыком шиты.
За прикрытыми дверями ходила техничка тетя Марина, гремела ведром, что-то сама себе рассказывая. Шанелька оглянулась на двери, смеясь. И замолчала, держа трубку прижатой к щеке.
— Нелечкин, ты чего там? Але? Ты слышишь?
— Криси. Я тебе потом. Пока, да? Перезвоню.
В дверях, под цветным елочным дождиком, перевитым по мохнатым веткам, стоял Дима Валеев. Димочка Фуриозо, в распахнутой длинной куртке, в джинсах и светлом свитере, в тяжелых зимних ботинках. В опущенной руке держал скомканную вязаную шапку. А в другой — большой ярко-красный стеклянный шар, сверкающий искрами.
Шанелька опустила мобильный на стол, поверх белого листа с зеленой кривой елкой. На ней вдохновенный Мишка нарисовал такие же шары, все как один алые, огромные. Поднялась, неловко отодвигая стул.
— С Новым Годом, — Дима протянул вперед руку с шапкой, потом быстро ее опустил и вытянул другую. С шариком.
— Это тебе. Шанель номер один.
Шанелька вдруг поняла, да он же трусит, отчаянно трусит, стесняется, как некоторые ее дети. И как с ними, ей сразу стало легко, по-хорошему добро и жалостно, любовно.
Подошла, улыбаясь, приняла шарик в обе ладони, поворачивая его к люстре сверкающими бочками.
— Какой красивый. Спасибо, Дима. Обязательно повешу, на самую видную ветку. Ты чего тут, на праздник? Проездом? Или в гости?
— Я…
— Ты заходи. Теть Марина, наверное, дверь закрыла, и ждет, я сейчас оденусь, пора.
— Я к тебе.
— Ко мне?
Видимо, лицо выразило что-то не то, и Дима заторопился, объясняя:
— Нет. То есть. Я в Керчь приехал, тебя разыскать. А не к тебе. В смысле, домой. К тебе. Блин.
— Прям вот на самый Новый Год? — уточнила Шанелька, влезая руками в пуховик и поправляя волосы на скинутом капюшоне, — завтра же. Уже. А как же?..
Она чуть не спросила в лоб, тебе что, не с кем больше? И оборвала вопрос, не закончив. В холле выразительно и с интересом громко вздохнула техничка, повозила рычажком замка на входной двери.
— Мы уже выходим, теть Марина, — звонко сказала Шанелька, — свет я выключаю.
Лампы погасли и в зале остались только крошечные сочные огоньки неутомимых гирлянд. Переливались, будто переговариваясь цветными точками. Так красиво. И конечно, сказочно. Шанелька быстро вернулась к столу, взяла со стекла красный шарик, который положила, чтоб надеть куртку. Подхватила другой рукой рюкзак. Поправила боковой кармашек, где из-под клапана торчала плюшевая башка маленького дракона.
— Давай, — сказал Дима, отбирая рюкзак.
— Я понесу шар, — она подняла подарок перед собой и засмеялась. Тому, как свет вспыхивает на красном прозрачном стекле в стеклянной измороси, а еще тому, как улыбается Дима, перестав, наконец, волноваться. Она всегда это умела, с детьми, замечая тех, кто стесняется, и бережно, деликатно принимала их в круг внимания, чтоб никто не остался в тени, чтоб всем хорошо.
На улице моросил дождик, такой мелкий, что капель не было, а был густой, но легкий туман, оседавший на лицах, руках, на волосах Шанельки, схваченных на затылке нарядной заколкой с темными гранеными камушками.
— Так странно тебя видеть, в ботинках этих. И без черных очков.
— Очки в бардачке, валяются. Могу надеть. А сандалей нет. Увы. Чего смеешься?
— Угу. В сандалях к елке, на площадь. На шерстяные полосатые носки. Так ты не договорил. Ты приехал именно на Новый Год? Или завтра поедешь обратно? Или еще куда?
Вишневый жигуль стоял под фонарем, сверкал каплями, как шарик в пальцах Шанельки. Они встали рядом, в круге влажного желтого света. Дима повесил рюкзак на плечо и вытащил из кармана ключи. Но открывать не стал. Заговорил, вытирая сгибом запястья мокрую скулу.
— Ты скажешь «тюфяк». Да. Я каждый раз собирался, а потом думал, ну, нафига ты ей, в ее Москве? Такая роскошная женщина, мужики шеи сворачивают. Волосы такие. Фигура. И вообще. А ты ей что? В свои сорок пять, один потасканный жигуленок, и хата, которую никак с бывшей не поделишь? Ну и потом, уже в Черноморском, я подумал, если приедут. На автовокзал. Я там с нашими до двух ночи ошивался. Отъеду на сборище, и снова на автовокзал, ну, говорю, не приезжали? Ладно. Я не про это.
Он замолчал. Шанелька слушала внимательно и нежно, точно как мальчишку, который начинает читать стишок и вдруг, ой, забыл. И тут же ей стало за свою заботу стыдно. Взрослый перед тобой мужик, Нелечка, и волнуется, между прочим, из-за тебя. Буквально получается кино. Совершенно новогоднее. Осталось лишь дрогнуть голосом и кинуться в объятия. Нет, — в объятья.