Глава 7
Город Видесс скорбел. Со скорбью в город пришел страх. Уже три столетия, с тех времен, когда дикие хаморские племена из степей Пардрайи отсекли от живого тела Видесской империи Кубрат, Хатриш и Татагуш, жители столицы не опасались вторжения с севера.
— Все ведут себя так, точно нас завтра возьмут в осаду, — жаловался Крисп Яковизию через пару дней после возвращения. — Головорезы Арваша сидят по ту сторону Заистрийских гор и останутся там до весны.
Яковизий нацарапал ответ на табличке и передал Криспу. «Даже Арваш не такой могучий колдун, чтобы остановить осенние дожди».
Он ткнул пальцем в потолок и приложил ладонь к уху.
Крисп кивнул. По крыше барабанил дождь.
— Прошлой осенью я проклинал осенние ливни, потому что они не давали мне разделаться с Петронием. А теперь благословляю их, потому что они не пускают Арваша через границу империи.
Яковизий отобрал табличку и написал ответ:
«Когда люди хвалят или проклинают погоду, Фос затыкает уши. Иначе он бы оглох».
— Ты, как всегда, прав, — отозвался Крисп. — Но люди от этого не перестают хвалить или проклинать дожди. А то, что до Арваша отсюда пара сотен миль, не мешает горожанам оглядываться на север при каждом шуме.
«Это ненадолго, — с уверенностью циника начертал Яковизий. — Помни — горожане переменчивы. Скоро Пирр даст им новую тему для слухов».
Крисп скорчил гримасу.
— Даже не напоминай.
Более чем когда-либо Крисп жалел о том, что Гнатий не остался ему верен. Политическая фигура в куда большей степени, чем духовное лицо, Гнатий был бы гибок. Пирр, избрав единожды свой путь, двигался по нему, прилагая к этому всю свою власть, — а властью вселенский патриарх видессиан обладал немалой, большей, чем кто-либо, кроме самого Криспа. И его ни в малейшей степени не волновало, что от его речей и дел у всех прочих священнослужителей волосы встают дыбом. Порой Криспу казалось, что патриарх именно этого и добивается. Но намеренно или нет, а результатов он достигал поистине невероятных.
«Я его, если помнишь, дольше твоего знаю, — написал Яковизий.
— Он мне, в конце концов, двоюродный брат. Он меня не одобряет, взаимно. Впрочем, он почти ничего не одобряет». Аристократ булькающе рассмеялся.
— Что он тебя не одобряет — невеликое чудо! — Крисп тоже расхохотался. Привычки сибарита и вечные поиски симпатичных молодых людей никак не поднимали Яковизия в глазах его сурового и аскетичного родственника. — Ты, я смотрю, никак не остановишься. Только больше стал за мальчиками гоняться.
Яковизий снова забулькал.
«Наоборот, ваше величество, — написал он. — Теперь они за мной гоняются».
Крисп хотел было посмеяться, но, глянув на собеседника, раздумал.
— Благим богом клянусь, ты всерьез, — проговорил он. — Но как — почему? Не хотел бы вас обидеть, превосходный господин, но вы меня ошеломили.
Яковизий в ответ написал большими буквами одно-единственное слово: «УНИКУМ». Ухмыльнулся, показал на себя и написал еще:
«Где они второго такого найдут? Вот и вешаются на шею».
Крисп не знал, смеяться ему или кривиться. От выбора его избавил вошедший в палату Барсим.
— Прошение на имя вашего величества, — сказал вестиарий, протягивая пергаментный свиток на подносе. — От монаха Гнатия. — Ничто в голосе евнуха не выдавало, что когда-то Гнатий носил и более почетный титул.
— Легок на помине, — Крисп принял свиток, и Барсим вышел.
Император глянул на Яковизия:
— Хочешь послушать?
Яковизий кивнул.
— «От смиренного, грешного и раскаявшегося монаха Гнатия его сиятельному императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет!» — прочел Крисп и фыркнул. — Да уж, стелет он мягко.
«Придворный», — написал Яковизий, так, словно это все объясняло.
— «Нижайше молю ваше императорское величество, — продолжил Крисп, — даровать мне великую милость, разрешив мне прервать на краткий срок заточение в монастыре, посвященном памяти святого Скирия, дабы мог я насладиться встречею с вами и ознакомить ваше императорское величество с плодами исторических исследований моих, продолжаемых по указанию вашему, ибо оные летописи, несмотря на древность их, сведения содержат весьма важные и с нынешним состоянием дел видесских связь несомненную имеющие». Крисп отложил пергамент. — Уф! Если я в его прошении разобраться не могу, с чего бы его историческим трудам оказаться понятнее?
«Гнатий не дурак», — напомнил Яковизий.
— Знаю, — раздраженно ответил Крисп. — Так почему он меня за дурака принимает? Наверное, это какой-то хитрый план побега. Я моргнуть не успею, как наш дорогой Гнатий будет шляться по всей стране, пока его не поймают, проповедовать против Пирра и сеять раздоры среди священников. Только смуты в церквях мне не хватало к Арвашу. Это прямая дорога к гражданской войне.
«Так ты его не примешь?» — осведомился Яковизий.
— Нет, богом благим и премудрым клянусь. — Крисп повысил голос:
— Барсим, будьте добры, перо и чернила!
Получив письменные принадлежности, он нацарапал на краю свитка «ЗАПРЕЩАЮ — К. « буквами еще больше тех, которыми Яковизий обозначил себя уникумом. Свернув пергамент, он вернул его Барсиму.
— Проследите, чтобы это передали назад монаху Гнатию, — приказал он. В его устах титул бывшего патриарха прозвучал намеренно презрительно.
— Будет сделано, ваше величество, — ответил вестиарий.
— Благодарю, Барсим. — Постельничий собрался уходить, и Крисп добавил:
— И когда закончите с этим, пришлите нам что-нибудь из кухни. Неважно что, но я хотел бы перекусить. А вы, превосходный господин?
Яковизий кивнул. «И вина, почитаемый господин, с вашего позволения», — написал он и показал табличку Барсиму.
Вскоре вестиарий внес в палату серебряный поднос с кувшином вина, двумя кубками и прикрытым серебряной крышкой блюдом.
— Куропатки в сырном соусе с чесноком и орегано, ваше величество. Надеюсь, вы не против?
— Ничуть, — заверил его Крисп.
Со своей птичкой он расправился за пару минут. Яковизий ел медленнее. Ему приходилось резать мясо на крохотные кусочки, и каждый кусочек проталкивать в горло глотком вина — лишенный языка, он не мог ни пережевывать пищу как следует, ни глотать.
Но и с этим, как со всем остальным, он ухитрялся справляться, судя по тому, что почти набрал сброшенный во время болезни вес.
— Рад видеть, что ты так хорошо справляешься. — Крисп поднял свой кубок, наблюдая, как Яковизий обсасывает куропаточью ножку.
«Я рад не меньше твоего», — написал Яковизий, отвлекшись на минуту от еды. Крисп фыркнул, и они выпили вместе.
* * *
Бледная Дара оторвалась от тазика; служанка вытерла ей подбородок влажной тряпочкой и унесла таз.
— Если бы это была только утренняя болезнь, еще бы ладно, — устало проговорила Дара, — но теперь меня тошнит в любое время дня и ночи.
Крисп подал ей кубок с вином.
— Возьми, сполосни рот.
Дара сделала осторожный глоточек и, склонив голову набок, подождала, пока желудок не выскажет своего мнения. Желудок не протестовал, и она отпила еще.
— Может, надо мне было самой выкармливать Фостия, — сказала она. — Повитухи говорят, кормящей матери сложнее понести вновь.
— Я тоже так слышал, — ответил Крисп, — не знаю только, правда ли это. Как бы там ни было, надеюсь, что скоро тебе полегчает.
— Я тоже надеюсь. — Дара закатила глаза. — Но если с этим ребенком будет так же, как с Фостием, мне еще два месяца предстоит выворачиваться наизнанку.
— Надеюсь, что нет. — Но Крисп знал, что внимательно будет следить, когда Дару прекратит мучить тошнота по утрам и когда родится ребенок. Не то чтобы он ей не доверял. Хотя он пробыл в городе лишь пару дней между двумя кампаниями, но провел он их никак уж не в праздности, а тошнота у Дары появилась вовремя после этого — считать по месячным, еще не установившимся после родов, было бессмысленно.