– Страшное зрелище, – заметил он. Старый моряк боялся пожара больше любого бедствия.
Крисп вспомнил, как он сам испугался прошлой зимой во время пожара в день солнцестояния.
– Огонь выигрывает для нас этот бой, – ответил он. – Или ты хотел бы скорее видеть, как горят на этих стенах наши солдаты? Арваш предназначал пламя для нас.
– Да уж, он его заслуживает больше, – согласился Канарий, – его и льда в мире грядущем. Но бывает и более легкая смерть.
Он указал на основание стены. Многие халогаи предпочли, прыгнув, разбиться насмерть, чем сгореть. Как всегда бывает, не все умерли сразу. Большинство сгорело так или иначе, а ушибы и переломы лишь усугубляли боль, наносимую близким и страшным пламенем. Самые сильные и удачливые пытались отползти от стены к видесским укреплениям, и имперские солдаты, забыв о том, что имеют дело с врагами, кидались им на помощь, и жрецы-целители делали для халогаев что могли.
А пламя полыхало. Крисп приказал отступить от города. Пока огонь не уймется, он защищал город лучше самой стены. Солдаты глядели на пожар с благоговейным страхом и почти истерически славили Криспа – то ли за то, что он разжег этот костер, то ли за то, что уберег их от него.
«Интересно, что делает сейчас Арваш за стеной? – подумал он. – После трехсот лет противоестественной жизни остались ли у колдуна зубы, чтобы скрежетать ими? Как бы там ни было, его надежды сгорели вместе со стеной. Возможно, – тут Крисп хищно ухмыльнулся, – колдун даже стоял на стене, когда она загорелась. Это было бы только справедливо».
День прошел, наступил вечер. Плискавос горел. Небо потемнело, вышла вечерняя звезда, но в видесском лагере было светло как днем. Только легкое мерцание свидетельствовало о том, что это сияние дает пламя, а не светило Фоса.
Крисп заставил себя зайти в шатер. Рано или поздно пламя угаснет. И тогда армии пора будет отдавать приказы. А для этого ему понадобится свежая голова. Только вот как ему заснуть, если сквозь шелковый полог шатра пробивается сияние жуткого чуда?
– Да, госпожа, он там, – проговорил кто-то из телохранителей снаружи Халогаи заглянул в шатер.
– Госпожа Танилида хочет тебя видеть, твое величество. Хорошо, что ты не лег еще. – На самом деле Крисп лег, но, заслышав слово «госпожа», вскочил с кровати как ошпаренный.
– Это твоя победа, Танилида, – проговорил Крисп, указывая на играющее за шелковым пологом зарево, и почтил ее императорским приветствием:
– Победила еси, Танилида!
Он притянул ее к себе и поцеловал, не имея в виду ничего дурного. Однако она вернула поцелуй с силой отчаяния, незнакомой Криспу дотоле. Она прижалась к нему так крепко, что через одежды он ощущал биение ее сердца, и не отпускала. Очень скоро все его добрые намерения, все клятвы сдерживать порывы плоти сгинули в порыве страсти столь же жаркой и бушующей, как пламя, играющее на плискавосских стенах. Не отпуская друг друга, они рухнули на кровать, даже не заметив, как та угрожающе заскрипела.
– Быстрее, прошу тебя, быстрее, – понукала она его, словно он нуждался в понуканиях. Холодная уверенность опыта, с которой она обычно занималась любовью, пропала, оставив голую страсть. Извиваясь и вздрагивая под ним в миг наивысшего наслаждения, она выкрикивала имя Криспа. Он едва слышал ее. Мгновением позже он сам вскрикнул без слов.
Восприятие мира возвращалось к нему медленно. Он приподнялся на локтях, но Танилида прижала его к себе.
– Не покидай меня, – прошептала она. – Не уходи. Только не уходи.
Ее глаза были огромны и слепы, точно она и не видела Криспа. В последний раз он видел такие глаза… у Гнатия, когда того подвели к плахе. Крисп встряхнул головой; сравнение смутно встревожило его.
– Что случилось? – Он погладил ее по щеке. Танилида не ответила на его вопрос.
– Если бы только мы смогли заняться этим еще один, последний раз, – проговорила она.
– Снова? – Крисп выдавил смешок. – Танилида, после этого я буду неделю ни на что не годен. – Потом он нахмурился, осознав смысл ее слов. – Что значит – в последний раз?
Она оттолкнула его.
– Поздно, – прошептала она. – Теперь слишком поздно.
И снова Крисп едва услышал ее, но не от наслаждения – от боли. Каждую жилку его тела заполнила немыслимая мука. Вновь ему вспомнилась стена Плискавоса. Такой же неистовый пламень пожирал изнутри его кости. Он попытался заорать, но пламя охватило горло, и с губ его не слетело ни звука.
И в дальнем уголке его сознания, единственном свободном от боли, раздался гулкий голос:
– Ты хотел поразить меня мощью своей, человечек? Полагал ты, что жалкие волхвы, коих привел ты с собою, оборонят тебя? Не поспорю, они стоили мне усилий, но всякому усилию дана своя награда. Познай же могущество мое и умри в отчаянии.