– Надеюсь, вам здесь будет удобно, дорогой герцог.
– Конечно, – просто ответил Хоукмун.
Граф уже собрался было уйти, но остановился в дверях.
– Этот камень у вас во лбу… – медленно произнес он. – Вы говорите, Мелиадус не успел завершить свой эксперимент?
– Именно так.
– Понимаю, – граф задумчиво уставился в пол. – Возможно, если вас это беспокоит, я сумел бы помочь вам удалить его…
– Нет, благодарю вас, это ни к чему, – отозвался Хоукмун.
– Ясно, – с этими словами граф вышел из комнаты.
Ночью Хоукмун неожиданно пробудился. Нечто подобное произошло с ним несколько дней назад в деревенском трактире. Ему вновь показалось, что он видит в комнате человека – того самого воина, закованного в черные с золотом доспехи, но в тот же миг его отяжелевшие от сна веки сомкнулись, а когда он вновь распахнул глаза, в комнате никого не было.
В душе Хоукмуна зародилось странное противоречие – возможно, противоречие между человеколюбием и его отсутствием или между совестью и отсутствием ее, если, конечно, подобное противоречие вообще может существовать.
Впрочем, что бы ни послужило тому причиной, несомненно было одно – характер Хоукмуна вновь начал меняться. Разумеется, это был уже не тот Дориан Хоукмун, что так отважно сражался в битве при Кельне, однако и не тот, что, впав в состояние апатии, готов был сгинуть в зловонном подземелье Лондры, но совершенно новый, словно рожденный заново человек.
Однако признаки этого перерождения пока еще оставались едва заметны и нуждались в своего рода толчке, как, впрочем, и в определенном окружении.
Тем не менее, ранним утром Хоукмун проснулся с одной-единственной мыслью – как бы поскорее похитить Иссельду и вернуться в Гранбретанию, чтобы там избавиться от Черного Камня и получить обратно во владение земли своих предков.
В коридоре он встретился с Ноблио.
– Доброе утро, дражайший герцог, – приветствовал его философ, взяв гостя под руку. – Не пожелаете ли вы немного рассказать мне о Лон-дре? Я много путешествовал, однако таммне побывать не доводилось.
Хоукмун обернулся и взглянул на него, прекрасно осознавая, что сейчас владыки Гранбретании видят лицо поэта. Однако в глазах Ноблио читался неподдельный интерес, и Хоукмун решил, что в просьбе философа не содержится ничего, кроме обычного человеческого любопытства.
– Это огромный сумрачный город, – ответил Хоукмун. – Загадочная архитектура и множество всяких сложностей.
– А его дух? Истинный дух Лондры, каково ваше впечатление о нем?
– Мощь, – объявил Хоукмун. – Уверенность в своих силах.
– Безумие?
– Боюсь, перед вами не тот человек, который способен определить, что безумно, а что нет, господин Ноблио. Впрочем, сдается, вы и меня самого находите довольно странным, не правда ли?
Подобный поворот разговора застиг Ноблио врасплох, и он удивленно покосился на Хоукмуна.
– Ну… почему вы об этом спрашиваете?
– Потому что ваши вопросы кажутся мне совершенно лишенными смысла. Поверьте, я не желаю вас обидеть, – Хоукмун потер подбородок, – но я и вправду нахожу их совершенно абсурдными.
По широкой лестнице они начали спускаться в парадный зал, где уже был накрыт стол для завтрака и где старый фон Виллах уже перекладывал себе на тарелку большой кусок жареного мяса с подноса, принесенного слугой.
– В чем смысл? – пробормотал Ноблио. – Вы не знаете, что такое безумие, мне неведомо, что есть смысл.
– Мне нечего вам сказать, – промолвил Хоукмун.
– Вы замкнулись в себе. Это и неудивительно, столько всего вынести, – с сочувствием в голосе промолвил Ноблио. – Подобное случается. Словно что-то отмирает в душе. Сейчас все, что вам нужно, это хорошая пища и приятное общество. Вы правильно сделали, что приехали именно сюда, в замок Брасс. Возможно, вас послало само провидение.
Хоукмун выслушал философа без всякого интереса, пристально наблюдая за Иссельдой, которая как раз спускалась по противоположной лестнице и улыбалась гостям.
– Хорошо ли вы отдохнули, герцог? – спросила она. Не дав Хоукмуну ответить, Ноблио произнес:
– Ему пришлось куда хуже, чем мы предполагали, и мне думается, нашему гостю понадобится не меньше двух недель, чтобы полностью прийти в себя.
– Не желаете ли присоединиться ко мне нынче утром, милорд? – предложила Иссельда. – Я покажу вам сад. Он восхитителен даже среди зимы.
– С радостью, – ответил Хоукмун.
Ноблио улыбнулся, ибо понял, что страдания Хоукмуна тронули пылкое сердце Иссельды. Кроме того, подумал он, для герцога не может быть лучшего лекарства, чем живое внимание милой сострадательной девушки.
Они не торопясь гуляли по террасам сада. Здесь росли вечнозеленые растения, зимние цветы и овощи. Небо было ясным, ярко светило солнце. От холодного ветра их защищали теплые меховые плащи. Они любовались крышами городских зданий, повсюду царили тишина и покой. Иссельда, взяв Хоукмуна под руку, весело щебетала, не ожидая ответа от своего красивого, неизменно печального спутника. Поначалу, правда, Черный Камень несколько смущал ее, но затем она решила, что это украшение мало чем отличается от диадемы из самоцветов, под которую она порой убирает волосы.
Юная душа Иссельды страстно жаждала любви, и чувства, разбуженные в ней бароном Мелиадусом, искали выхода. Иссельда рада была предложить свою любовь этому сумрачному суровому герою Кельна в надежде, что это поможет залечить его душевные раны.
Она заметила, что неподдельный интерес вспыхивает в глазах герцога, лишь когда она заговаривает о его родных краях.
– Расскажите мне о Кельне, – попросила она. – Не о том, какой он сейчас, а о том, каким он был прежде или каким станет в один прекрасный день.
Слова ее напомнили Хоукмуну об обещании Мелиадуса. Отвернувшись от девушки, он, скрестив руки на груди, молча уставился в чистое зимнее небо.
– Кельн, – повторила она чуть слышно. – Он похож на Камарг?
– Нет, – герцог посмотрел на крыши домов далеко внизу. – Нет, Камарг – дикий край, и всегда был таким. В Кельне же во всем чувствуется заботливая рука человека. Возделанные поля, каналы, узкие петляющие дороги, фермы, деревни. Кельн – это маленькая страна, где тучные коровы и откормленные овцы пасутся на заливных лугах с мягкой и сочной травой, дающей приют кроликам и полевым мышам среди стогов душистого сена. В Кельне живут добрые скромные люди, они очень любят детей. Дома там старые и такие же простые, как их хозяева. В Кельне не было ничего мрачного, пока туда не явились гранбретанцы. Словно обрушилась лавина огня и стали. Империя Мрака оставила на плоти Кельна свой след, как шрам от меча и пламени факела.
Хоукмун вздохнул и с печалью продолжил:
– Огонь и меч вместо бороны и плуга. – Обернувшись, он посмотрел на девушку. – Изгороди пошли на изготовление крестов и виселиц, трупы животных заполнили каналы и отравили земли, камни домов превратились в снаряды для катапульт, а людям пришлось или стать солдатами, или погибнуть. Другого выбора им не оставили.
Иссельда тронула его за плечо:
– Вы говорите об этом, словно о чем-то давно минувшем. Огонь вновь погас в его глазах.
– Все верно, так оно и есть. Это словно давнишний сон. И сейчас он мало что для меня значит.
Однако Иссельда чувствовала, что отыскала способ проникнуть в его душу и помочь ему.
А Хоукмун вспомнил, чего может лишиться, если вовремя не доставит девушку владыкам Гранбретании, и с готовностью принял ее участие, хотя по совершенно иным причинам, нежели она себе воображала.
Во дворе их встретил граф. Он осматривал старую лошадь и беседовал с конюхом.
– Она уже отслужила свое, – пояснил граф. – Пусть теперь пасется на травке.
Затем он подошел к дочери и Хоукмуну.
– Господин Ноблио сказал мне, что вы слабее, чем мы думали, – обратился он к Хоукмуну. – Можете оставаться в замке Брасс, сколько вам будет угодно. Надеюсь, Иссельда не слишком утомила вас беседой.