После приема мы поехали к нему. Экипаж остановился возле того самого дома, где я увидел парус. Те же комнаты, те же картины и книги. Он прекрасно владел кистью, это его эстампы на стенах так восхитили меня. Речь зашла о моей работе, службе почтового инспектора, и я намеренно произнес эти слова — «Голубой маврикий». Ренотьер понял меня сразу. «Виктуар! — сказал он. (Меня зовут Виктуаром.) — Это меня вы ищете здесь?» Я не стал ему возражать. «Смотрите, — сказал он. — Я не знаю, кто вы. Догадываюсь только. Смотрите на них!»
Кляссер, который он достал из тайника — кожаный, черный, карманного формата — содержал всего пять марок. Нет, я не скажу вам, что это были за раритеты. Любой филателист отдал бы жизнь за обладание хотя бы одним из этих шедевров.
Ренотьер был моим коллегой, поэтому я намеренно исказил его имя. Нет, он не был экспертом, он был путешественником во времени. Я понял это сразу же, как только достал из тайника свой черный, кожаный, карманного формата — нет не альбом, кляссер. Во-первых, марки, которые он мне показал, в девятнадцатом веке еще не появились на свет. Во-вторых, кляссеры тоже изобрели только в двадцатом веке! Оказывается, теперь у него испортилось управление, и я подвез коллегу до его времени, в его Париж, начало двадцатого века. О, какой это был необыкновенный человек! Мы проговорили всю ночь. Да, мой Маврикий был его работой, он сам гравировал его по старым образцам, сам отделывал знаки и зубцовку. Его Маврикий не отличался от подлинников, он был лучше их. Ренотьер вложил в него душу.
Скоро выяснилось и то, что я все-таки побывал на настоящем губернаторском балу в Порт-Луи девятнадцатого века. О, все оказалось просто!
Я из своего двадцать первого века на мощной машине времени попал в Порт-Луи девятнадцатого века, а не в Париж двадцатого потому, что как раз в этот момент Ренотьер стартовал из Парижа на Маврикий и увлек меня за собой. Увлек, но его старенькая машина не выдержала. Полетело управление.
Вы спрашиваете, почему он не купил марку у губернатора, а гравировал ее сам? Я тоже спросил его об этом. И знаете, что он мне ответил? Он сказал, что это было бы подделкой, фальсификацией. И я с ним полностью согласился, да.
Утром следующего дня, здесь, в этом кабинете, я без колебаний поставил штамп подлинности в верхнем правом углу голубого Маврикия, своим именем поручившись за этот ферраритет. Что? Почему ферраритет? А вы не знакомы с Феррари? Ах, да… Превосходный был человек — Феррари, Филипп ля Ренотьер, мой коллега.
Николай Орехов, Георгий Шишко
Эмоскафандр
Семь часов пятнадцать минут по всемирному времени. Вахтенный Ласло Боркиш потянулся в штурманском кресле. Пока на борту рейдового катера № 487 все было спокойно. Вахта подходила к концу, через каких-нибудь полчаса он сдаст дежурство и отдохнет как следует.
Ласло поднялся. Окинув быстрым взглядом приборы, он задержал внимание на дрожащей стрелке бортрегистратора и включил правый обзорный экран…
Человек был ярко-рыжим. Это бросилось в глаза прежде всего. Только потом Ласло разглядел, что на незнакомце, прогулочным шагом двигавшемся мимо корабля в открытом космосе, были надеты безукоризненный черный костюм, белая рубашка, галстук в модную полоску и… не было скафандра.
В соответствии с рейсовой инструкцией (пункт семнадцатый: внезапное заболевание вахтенного, не угрожающее непосредственно жизни экипажа), Ласло вызвал смену и по ее прибытии отправился к корабельному врачу. Спустя несколько минут он уже спал лечебным сном, а врач торопливо шагал к капитану Латрану.
— Чем вы все это объясняете, док? — спросил капитан.
— Как вам сказать… Утренние вахты всегда тяжелые. Диагноз: галлюцигенный комплекс, осложненный приступом клаустрофобии. Пусть пока отоспится, потом я им займусь.
— А вы в этом комплексе абсолютно уверены?
— Никаких сомнений, капитан. Энцефалограмма указывает на наличие сильнейших остаточных деформаций эмоциональной сферы. Думаю, сейчас ему снятся кошмары, капитан.
— Хорошо… Кстати, док, взгляните сюда, — Латран подвел врача к своему рабочему столу.
Лежащая на полированном пластике стереофотография с координатно-временной отметкой изображала рыжего молодого мужчину в строгом черном костюме. Над ровной линией его плеча тускло мерцал Плутон…
Лазерограмма 1659/8
ИНКОН, Эдварду Бушу.
Согласно циркуляра А-73 сообщаем: оптический феномен типа «рыжий брюнет», время 7.16.38 — 7.19.55. координаты…
Борт 487. Латран.
За две недели до этого геодезическая партия Чарнопольского университета снимала кроки южного склона Бескидских круч. Задание было учебным, и руководитель партии аспирант Ненад Целестинович Браконич (а в узком кругу — просто Драконыч) целиком полагался на самостоятельность своих студентов, лишь по вечерам сверяя результаты с контрольным планшетом. В этот день все постарались закончить работы пораньше — любимице экспедиции Танечке исполнялось девятнадцать лет, в связи с чем на вечер было намечено скромное походное торжество. Не хватало пока только самой его виновницы и ее напарника.
К застолью все было готово: импровизированная скатерть-самобранка ломилась от речных и лесных яств. Наконец появились и Танечка с Васей Чернышевым.
— Тут тебя какой-то рыжий парень искал, — едва увидев Таню, сказала ей подруга. — Часа полтора здесь просидел, потом я его в вашу сторону направила…
Но Танечка с Васей не останавливаясь прошли прямо к аспирантской палатке, молчаливые и явно чем-то сильно озабоченные. Вася волочил за собой длиннющую пластиковую «простыню» — крок-карту.
— Ненад Целестинович! — чуть ли не со слезами воскликнула Танечка. — Пропал квадрат!
— Подожди, Таня, — смущенно поправил ее Вася. — Не весь квадрат, а только угол. Но уж его-то точно нет. Может, в контрольном планшете ошибка, а?
Браконич нажал кнопку и, когда контрольный планшет развернулся перед ними во всю длину, сверил кроки. Действительно, на студенческой карте угол квадрата 63–09 был срезан по плавной кривой линии…
— Главное, иду я по диагонали, как всегда, — рассказывал потом Вася, торопливо глотая праздничный ужин, — вот так мой квадрат есть, а вот так его нет, сразу 63–10 начинается. Как будто я планшет с крок-картой перегибаю, а складку пропускаю снизу. И все, что в нее попадает — исчезло!..
На следующий день в приемной Эдварда Яновича Буша, директора Института по контактам, на длинном канцелярском столе, в голубой папке с входящими бумагами, лежала довольно сумбурная телефонограмма из Чарнопольского университета. К сожалению, в ней ничего не было сказано о рыжем парне в строгом черном костюме и галстуке в модную полоску…
Через неделю число подобных сообщений перевалило за второй десяток.
У замдиректора ИНКОНа Юлиева Цезаря Юльевича с утра было плохое настроение. Вот уже битый час, как он валялся в кровати и размышлял о вчерашнем.
Вчера вечером он возвращался с рыбалки, до которой был большой охотник. Однако не успел он дойти до развилки дороги, где был поворот к особняку, спроектированному им лично в старопомещичьем стиле, как сзади на него буквально налетел кто-то. Цезарь Юльевич пошатнулся, оступился и, падая, выронил ведро с карасями, которые весело запрыгали по мокрой траве, по дороге и по самому Цезарю Юльевичу. А виновник происшествия, ослепительно рыжий молодой человек, словно ничего и не заметив, скрылся за поворотом тропинки.
Вспыхнул и замигал огонек срочного вызова. На экране появилась и резко увеличилась в размерах голова Эдварда Яновича Буша. Он неодобрительно пронаблюдал за тем, как спешно облачается его заместитель, потом злорадно, как показалось Юлиеву, сказал:
— Кончай этот балаган. Давай срочно ко мне.
Цезарь Юльевич чертыхнулся про себя и вызвал гоник. С Эдвардом Яновичем шутки были плохи.