«Не споткнуться бы!» — думал Лейтон, стараясь не наступать на правильной формы камни — цилиндрические и конические, причем не лежащие на поверхности, а прочно и глубоко вросшие в грунт. Черт знает на что это было похоже! Он прогонял мысль о пугающей искусственности их происхождения! Словно кто-то густо вбивал в землю каменные трубы, да так и оставил торчать их здесь — доходящие Лейтону почти до щиколотки! Впервые темнота испугала его не на шутку! Силуэты ближайших скал казались странными и угрожающими — словно в глазах мутилось… словно угадывались сквозь туман…
Он глянул в небо и готов был поклясться, что видит движение облаков. Они смутно вырисовывались в темноте, меняя свои контуры — легкие, перистые, чуть тронутые алым на горизонте! И речи не могло быть об атмосфере… и тем не менее, небо делалось предрассветным — горизонт светлел и далекие зарницы предвещали утро!
Засмотревшись вверх, он споткнулся. «Проклятые камни! — подумал сквозь острую боль в ноге. — Образец! Хоть какой-нибудь образец!» И, вгрызаясь пальцами в землю, судорожно зажал в ладони маленький каменный голыш.
III
Резкий рассвет проник сквозь веки. Ослепил! Над головой было яркое земное небо — голубизна и белые северные облака. Не поворачивая головы, каким-то образом он увидел в застывшей перспективе всю жуткую панораму этого мира. На безжизненно бурой равнине — словно созданные рукой сюрреалиста — нелепые цилиндрические сооружения поражали искусственностью и однообразием. У близкой линии горизонта огромный черный паук верхом на колодезе медленно перебирал лапами паутину. А правее — похожий на опрокинутую воронку — лежал на боку полый конус, белея внутри разорванной паутиной. И вдруг его объял ужас: сверху смотрели на Лейтона огромные остановившиеся глаза… Широкие серые колодцы со всех сторон уходили в прозрачную синеву. С ближайшего, к которому прислонился Лейтон, спускался чудовищный черный паук! Превозмогая нечто, парализовавшее тяжестью волю, оттолкнувшись от глиняной стенки, Лейтон бросился прочь. Он бежал замедленно, как бывает во сне, когда тело не слушается, скованное страхом. У скал мир кончался! Словно за пойманной наконец линией горизонта обрыв в голубое ничто. Земля ушла из-под ног. Там была бездна, и белые горы кучевых облаков подступали к обрыву. От головокружительного падения в пропасть, в эти легкие облака, он снова потерял сознание.
IV
После долгих месяцев беспамятства в земном госпитале Лейтон беседовал с человеком, который стал ему близким, связывал с прошлым и настоящим. «Клянусь, он готовит сюрприз!» — радостно думал Лейтон, выслушивая сияющего Науту.
— Образец уникальности! — кивком подтверждал тот, протягивая коробочку из прозрачной пластмассы. — Все выяснилось благодаря ему… Вы так крепко сжимали тогда в кулаке…
— Камень? — удивился Лейтон, разглядывая овальный серый кристалл, похожий на сплюснутую жемчужину. — Я еще подумал, откуда мог взяться морской голыш…
Наута покачал головой.
— В мозгу некоторых рыб… находишь иногда твердое образование. Косточку, вроде горошины — какой-то там орган, кажется, равновесия. У тех мелких крабообразных, обитавших некогда на планете, тоже был в мозгу своеобразный кристаллик памяти. Об их гнезда вы и споткнулись…
— Галлюцинации?
— Да-да! Нечто вроде записанных на долгоиграющую пластинку эмоций. Эти крабы гипнотизировали свою жертву комплексом ярких галлюцинаций, практически вечно излучаемых кристаллом мозга.
— Вечно? — усомнился Лейтон…
— Ну, конечно, — поспешил тот поправиться, — при условии поглощения тепловых и световых волн. Превращение энергии — и излучение по типу флюоресценции…
— Только эмоциональной?
— Вот именно! Эмоциональная флюоресценция! Но то, что видели вы, излучалось жертвой — уже одурманенной пауком, воспринявшей внушенные галлюцинации. Помните… У скал мир кончался! Чтобы жертва не убегала…
— А вам откуда известно?
— Стоит только открыть! — Наута гладил прозрачный пластик коробки. — Защищает от всех полей, как и скафандр, от которого вы отказались.
«Так ли? — расстроенно думал Лейтон…»
— Нет-нет! Я сказал правду! Тогда я нисколько не пострадал! Поле подействовало лишь на вас через обычную, пропускающую тепло ткань скафандра… Ну, и на них, конечно… — Наута смешался, опустив глаза. — Тут я нарушил инструкцию… Втащил вас без обработки — боялся за вашу ногу, думал, что шок от боли… А они все бросились помогать…
— Представляю… Вся экспертная комиссия из десяти человек… И попадали в обморок…
— Чуть с ума не сошел, пока прилетели спасатели…
— Черт дернул меня идти за этим образцом!
— Но зато вы получите свою премию! — просиял наконец Наута, выкладывая сюрприз. — Новый универсальный метод записи ощущений уже называется вашим именем.
Анатолий Моисеев
Если бы…
Кто привил мне любовь к литературе, не знаю. Отец и мать были неграмотны. А я уже в шесть лет умел читать и писать.
Первое произведение, с которым познакомился я тогда, — «Приключения Буратино». Похождения деревянного человечка так увлекли меня, что я забыл о времени. Дня мне не хватало, и я ночью, спрятавшись под лоскутное одеяло и подсвечивая фонариком «жужжалкой», отправлялся вместе с Буратино узнавать тайну золотого ключика, сражался с Карабасом Барабасом и находил с книжными героями волшебную дверцу.
После той книги было много других. Я стал книжным маньяком. Кроме чтения, ничего не хотел знать. Читал жадно, взахлеб, с упоением.
Но на книги не хватало денег, и я начал прирабатывать. Особенно мне нравилось — хотя и нелегко это было — разгружать вагоны с макулатурой. Ведь там, среди отходов, попадались книги. Иной раз почти новые…
Однажды, разгружая макулатуру, я натолкнулся на стопку книг. Воровато озираясь, я вытащил ее из тюка и сбросил под колеса вагона. И поздно вечером, окончив работу, честно поделив с ребятами заработанные «червонцы», нырнул под вагон. Дрожащими пальцами развязал стопку и начал перебирать попавшее в мои руки сокровище.
Вот здесь-то и встретилась мне эта удивительная тетрадь.
Она лежала под томиком рассказов Ги де Мопассана. Старенькая, с оборванными уголками и полуистлевшими страницами, она словно говорила: «Ну, возьми же, возьми меня в руки! Не бросай в мусор, прочти. Ведь я же чья-то жизнь, судьба!»
И, повинуясь этому безмолвному приказу-призыву, я раскрыл тетрадь и погрузился в незнакомый мир чужой трагедии…
ИЮНЬ. Год 1939. Мне пятнадцать лет!
Как странно: неужели это правда?! Но зачем же спорить с календарем!..
На день моего рождения пришли мамины сослуживцы, соседи и… Наташа. Чистенькая, нарядная, легкая и стройная, как тополек, она словно принесла с собой частичку солнечного дня.
Но, когда я посмотрел на нее, во мне внезапно вспыхнула злоба. Ну почему, почему все вокруг такие веселые и красивые? Чем же я хуже других? И почему всем все, а мне?..
Стиснув зубы, отвожу взгляд в сторону. К зеркалу. И к горлу подступает комок: из глубины зеркала на меня уставилась какая-то мерзость… Голова, руки, ноги. Но разве это человек! Живое в нем — только голова с двумя запавшими глазами. Все остальное мертво, неподвижно. И это подобие — я?
Вокруг меня суетятся, что-то говорят, улыбаются. Но я никого и ничего не вижу. Я продолжаю вглядываться в свое отображение. И снова и снова вижу только сведенные вечной судорогой ноги, сгорбленные, сутулые плечи и тонкие, бледные до голубизны руки, которые только и годны, чтобы, хоть и с трудом, но донести ко рту ложку с кашей, с супом не донесешь — разольется. Обидно. Даже слезы начинают наворачиваться… У-ух! Только этого мне еще не хватало! И неужели так будет всегда, до конца моих дней? За что-о?..
— Витя, что с тобой? — ласковый, немного встревоженный голосок Наташи вырвал меня из самосозерцания. — Болит что?