Угостив Спаруна и подкрепив таким образом его угасающие силы, отшельник отвел своего гостя в маленькую хижину на болоте.
Лачуга, сплетенная из прутьев и обмазанная глиной, внутри оказалась не лучше, чем снаружи: там было темно и тесно. И сыро. Но Фенний был от своего жилья в полном восторге. Он похлопывал по стенам, покряхтывал и твердил:
— Сам строил, вот этими руками. А попробуй-ка повтори! Попробуй построить лучше! Она только выглядит кривобокой, а на самом-то деле такая крепкая! У нас тут был ураган — он не свалил… Два дерева повалил, с корнями выворотил, а хижинка моя стоит, и ничего ей не делается.
За этими разговорами Фенний вытащил из большой корзины котелок, вывалил оттуда в глубокую миску какую-то заранее сваренную и давно уже остывшую, загустевшую похлебку и протянул гостю.
«Хорошо, что в хижине темно, — подумал Спарун, — и я не могу как следует разглядеть, чем он там меня потчует…»
Без всяких разговоров изголодавшийся моряк жадно набросился на еду. На вкус, впрочем, оказалось недурно. Скорее всего, это были вареные лягушки с каким-то болотным корнем, истолченным в кашу.
Насытившись, Спарун ощутил непреодолимую тягу ко сну и повалился прямо на пол. Он заснул почти мгновенно.
А Фенний тем временем вспомнил о чем-то. Он нахмурился, подвигал бровями, пошевелил носом и всплеснул руками, словно бы спохватившись. Теперь он суетился и явно нервничал. Старик принялся торопливо копаться в тряпье, которое было навалено у него в хижине на полу.
Все это тряпье было покрыто плесенью, оно отсырело и сгнило. Своей лихорадочной деятельностью Фенний потревожил отвратительные миазмы, и дышать в хижине стало почти невозможно. Спарун проснулся от вони и перевернулся так, чтобы лежать головой к выходу, поближе к свежему воздуху.
Сна у него не осталось ни в одном глазу. Фенний сильно заинтересовал своего гостя. Что он там ищет, в этой куче истлевающего хлама?
Наконец Фенний вытащил нечто обернутое тряпицей, посмотрел на своего гостя с подозрением и замер, прислушиваясь. Спарун понял, что он скрывает нечто важное и ни в коем случае не хочет, чтобы чужак это увидел, даже случайно. Поэтому Спарун громко захрапел — и заливался до тех пор, пока Фенний этому не поверил. Тогда отшельник усмехнулся, пробормотал себе под нос несколько слов и вышел из хижины. Выждав немного, Спарун отправился вслед за ним.
Это было очень рискованно. Ученые-отшельники — отчасти безумцы, отчасти гении, — нарочно селятся в глуши, чтобы ничто не мешало им в их исследованиях. Случается им проводить и абсолютно бесчеловечные эксперименты, если этого, как им кажется, требует их наука. Люди, вроде Фенния, запросто способны разрезать человека живьем, чтобы понаблюдать за тем, как бьется его сердце.
Тем не менее, невзирая на все эти опасности, реальные или воображаемые, Спарун прокрался за отшельником по залитым водой мосткам, проложенным через топь. Старик передвигался довольно быстро на своих искривленных ногах. Иногда он помогал себе руками, хватаясь за пучки высокой и густой травы или за стволы тощих деревьев. Ни разу он не обернулся. Очевидно, он считал, что гость в любом случае не осмелится выслеживать его.
Нельзя сказать, что Спарун вовсе не испытывал страха. Напротив — то и дело он спрашивал себя: «Что я здесь делаю? Зачем крадусь за сумасшедшим стариком по смертельно опасному болоту? Что я, в конце концов рассчитываю увидеть?»
Но способность рассуждать прогоняла страх, и Спарун отвечал сам себе:
«Я иду за ним из любопытства — и еще потому, что я упрямый. Ни один нормальный человек не отступился бы, будь он на моем месте. Тайна — вот что влечет к себе еще более неудержимо, чем любовь или жажда золота…»
И он возобновлял свой путь, прилагая все усилия к тому, чтобы Фенний его не заметил.
Наконец Спарун увидел цель их путешествия. Посреди трясины стоял дом. Настоящий дом, выстроенный на сваях. К двери вела лестница. Его кровля была покрыта травой и мхом, но в целом строение выглядело чрезвычайно надежным и уж точно куда более удобным, чем та развалюха на болотах.