— Люсьен.
На экране возникло лицо Люсьена Крэйса.
— Значимый прогресс? — спросил Даниэль.
— Бесспорный, — ответил тот, пытаясь смотреть Даниэлю в глаза, но что-то упорно заставляло Люсьена отводить взгляд.
Не дожидаясь объяснений, Даниэль махнул экрану рукой, чтобы тот показал ему то, на что смотрит Люсьен.
До горизонта протянулся унылый каменистый край. По камням ползали дюжины созданий, по виду напоминающих крабов — некоторые глубокого синего цвета, другие кораллово-розового. Впрочем, это не были настоящие цвета, которые могли бы увидеть обитатели этого мира, а лишь облегчающие восприятие маркеры, добавленные к видеопотоку. На глазах у Даниэля с пробегающего облака начали падать крупные капли едкого дождя. Бесспорно, на Сапфире было сложно найти менее живописное место.
— Видите вон тех, синих, над озером в старом кратере? — спросил Люсьен с отъехавшей в угол экрана уменьшенной картинки.
Чтобы Даниэлю было легче увидеть, Люсьен нарисовал в нужном месте кружок.
— Вижу.
Пятеро синих существ сгрудились вокруг одного розового; Даниэль жестом увеличил изображение этой части экрана. Синие вскрыли тело своего пленника, но тот оставался жив. Даниэль знал это совершенно точно, потому что розовые совсем недавно получили особое свойство — как только они умирали, их тела моментально превращались в жидкую кашицу.
— Они нашли способ изучать анатомию, — сказал Люсьен. — Изучать на живом организме.
С самого начала проекта Люсьен и Даниэль решили даровать фитам способность к наблюдению за своими телами и как можно более свободным манипуляциям с ними. В мире основанной на ДНК биологии глубинные основы механизмов анатомии и наследственности стали доступны лишь с появлением продвинутой технологии. В Сапфире барьеры были намеренно установлены куда ниже. Базовой единицей биологии здесь были «шарики» — небольшие сферы, обладающие несколькими простыми свойствами. Сложной биохимии здесь не было. Шарики были крупнее, чем клетки в реальном мире, и в лишённом дифракции мире Сапфира их можно было рассмотреть невооружённым глазом. Животные получали шарики из пищи, а в растениях они делились самопроизвольно под действием солнечного света. В отличие от реальных клеток шарики не мутировали сами собой. Взаимное расположение шариков в теле фитов можно было достаточно легко изменить, и это позволяло проводить столь глубокую самостоятельную модификацию, о которой человеческие хирурги или создатели протезов и мечтать не могли. И эта способность была ключевой как минимум на одной из стадий жизни: схема воспроизводства требовала, чтобы два фита объединили «лишние» шарики своих тел и совместно «слепили» из них младенца, отчасти прямо копируя при этом части тел друг друга.
Разумеется, этим крабоподобным созданиям были неведомы абстрактные принципы проектирования и дизайна, но метод проб и ошибок, самостоятельные эксперименты и попытки повторения за другими видами привели к разрастающейся войне инноваций. Розовые были первыми, кто положил конец вскрытию своих тел в поисках секретов — эти создания нашли способ заставить тела распадаться в момент смерти; теперь синие открыли для себя способ это обойти и сейчас с удовольствием проводили вивисекцию в качестве промышленного шпионажа.
Даниэль почувствовал укол сострадания к борющемуся розовому крабу, но тут же выбросил это чувство из головы. В конце концов, дело было даже не в обоснованных сомнениях в том, что фиты хоть сколько-нибудь разумнее настоящих крабов; у них совершенно иное отношение к телесной целостности. Розовый сопротивлялся, потому что прозекторы принадлежали к другому биологическому виду; если бы процедуру проводили розовые, возможно, никакого сопротивления вообще бы не было. Когда что-то происходит помимо твоей воли, это по определению не может понравиться. Но было бы абсурдом всерьёз представлять, что сейчас розовый находится в состоянии агонии антилопы, разрываемой зубами шакалов — не говоря уже об экзистенциальном ужасе человека, захваченного в плен и расчленяемого враждебным племенем.
— Это даст им огромное преимущество, — с энтузиазмом сказал Люсьен.
— Синим?
Люсьен покачал головой.
— Не синим над красными, а фитам над остальными организмами. Бактерии тоже могут менять гены, но вот этот способ активного вмешательства беспрецедентен, если за ним не стоит культура. Да Винчи мог наблюдать за полётом птиц, чтобы нарисовать свои парапланы, но ни один лемур никогда не вскрывал тело орла, чтобы присвоить его способности. У них будут врождённые способности, для них столь же значительные, как для людей целые направления технологического развития. И всё это — ещё до того, как они развили язык!