— Если не отшельник, то кто же ты?
— Вот сейчас — учитель.
— У меня есть наставник. Он из Массилии, но ему довелось побывать и в Риме. Кого ты учишь?
— До сих пор — никого. Я стар и устал, я пришел жить здесь в одиночестве и учиться.
— А почему у тебя там, на ящике, мертвые летучие мыши?
— Я изучал их.
Я воззрился на него.
— Изучал летучих мышей? Как ты можешь изучать их?
— Я изучаю их строение, как они летают, любят и питаются. Их образ жизни. И не только их, но и зверей, и рыб, и растений, и птиц — всего, что я вижу.
— Но это же не изучение! — Я посмотрел на него с изумлением. — Деметрий — это мой наставник — говорит, что наблюдать за ящерицами и птицами — это все мечтания и пустая трата времени. Хотя Сердик — это мой друг — посоветовал мне изучать вяхирей.
— Почему?
— Потому что они быстры и бесшумны и умеют вовремя уйти с дороги. Ведь несмотря на то, что они откладывают всего два яйца, что за ними охотятся все — и люди, и звери, и ястребы, — вяхирей по-прежнему больше, чем каких-нибудь других птиц.
— И их не сажают в клетки. — Старик выпил воды, не отводя от меня глаз. — Итак, у тебя есть наставник. Значит, ты умеешь читать?
— Конечно.
— Ты читаешь по-гречески?
— Немного.
— Тогда пойдем.
Он поднялся и направился в пещеру. Я последовал за ним. Он снова зажег свечу — до того погашенную ради экономии свечного сала — и при ее свете поднял крышку ящика. В нем я увидел свитки книг — я и не подозревал, что в мире есть столько книг. Я наблюдал, как он выбрал одну из них, осторожно закрыл крышку и развернул свиток.
— Вот.
Я с восхищением увидел, что это. Рисунок — тонкий, но отчетливый — скелета летучей мыши. И рядом с ним, начертанные аккуратными причудливыми буквами греческого письма, фразы, которые я немедленно начал разбирать вслух, забыв даже о присутствии Галапаса.
Через минуту или две на мое плечо легла его рука.
— Вынеси ее наружу. — Он вытащил гвозди, державшие одну из высушенных тушек на крышке ящика, и осторожно положил ее на ладонь. — Задуй свечу. Мы посмотрим это вместе.
Так, без лишних вопросов и церемоний, начался мой первый урок у Галапаса.
Лишь когда низко висящее над одним из гребней долины солнце стало отбрасывать длинную, ползущую по склону тень — лишь тогда я вспомнил, что меня ждет иная жизнь и как далеко мне ехать. Вскочил на ноги.
— Мне нужно ехать! Деметрий не проговорится, но если я опоздаю к ужину, меня спросят, почему.
— А ты не хочешь рассказывать?
— Нет, иначе мне не позволят прийти сюда снова.
Он молча улыбнулся. Вряд ли я заметил тогда не высказанное вслух допущение, на котором основывался весь этот разговор — он не спросил меня ни как я попал сюда, ни почему. И, будучи всего лишь ребенком, я воспринял это как должное, хотя из вежливости спросил его:
— Мне ведь можно еще раз приехать, правда?
— Конечно.
— Я… я не знаю, когда. Я никогда не знаю, когда мне удастся выбраться — я хочу сказать, когда я буду свободен.
— Не беспокойся. Когда бы ты ни приехал, я буду знать. И буду здесь.
— Как ты узнаешь?
Он сворачивал книгу длинными изящными пальцами.
— Так же, как узнал сегодня.
— А! Я забыл. Ты хочешь сказать, я войду в пещеру и выгоню летучих мышей?
— Как тебе будет угодно.
Я радостно рассмеялся.
— Мне никогда не встречались такие, как ты. Подавать сигналы с помощью летучих мышей! Если рассказать, то никто мне не поверит, даже Сердик.
— Не рассказывай даже Сердику.
Я кивнул.
— Хорошо. Совсем никому. Сейчас мне пора ехать. До свидания, Галапас.
— До свидания.
Так шли день за днем, месяц за месяцем. Когда я только мог — раз, иногда дважды в неделю — я садился на пони и ехал вверх по долине к пещере. Казалось, он точно знает, когда я приеду, ибо почти всегда он был на месте и, достав книги, ждал меня; когда же его не было видно, я поступал, как мы условились и чтобы вернуть его, посылал сигналом летучих мышей. Недели шли, и они привыкли ко мне, требовалось уже два-три метко брошенных по своду пещеры камня, чтобы выгнать их наружу; со временем необходимость в этом отпала: во дворце привыкли к моему отсутствию и прекратили задавать вопросы о моих поездках. Это позволило договариваться с Галапасом о днях моего приезда.
С конца мая, когда у Ольвены родился ребенок, Моравик все меньше и меньше обращала на меня внимания, а когда в сентябре появился сын у Камлаха, она утвердилась в роли официальной управительницы королевских яслей, бросив меня так же неожиданно, как птица бросает гнездо. Все меньше видел я и мою матушку, она довольствовалась общением со своими женщинами; таким образом, я был покинут на Деметрия и Сердика. Деметрий имел свои причины приветствовать случавшийся время от времени выходной, а Сердик был моим другом.