Он расседлывал моего грязного и потного пони, не задавая вопросов или подмигивая и отпуская непристойные замечания насчет того, где я был; он считал, что шутит, я так это и принимал.
Комната моя была теперь полностью в моем распоряжении, делил ее со мной отныне лишь волкодав; в память о прошлых днях он проводил в моей комнате ночи, но охранял ли он меня — трудно сказать.
Нет, наверное — опасности для меня не было. В стране, если не считать вечных слухов о вторжении из Малой Британии, царил мир; Камлах и его отец жили в согласии; я, судя по всему, быстро и охотно приближался к темнице пострижения в священники и потому, когда мои занятия с Деметрием официально заканчивались, волен был идти куда угодно.
В той долине я никогда никого не встречал. Лишь летом в бедной хижине у опушки леса жил пастух. Другого жилья здесь не было, и по тропе за пещерой Галапаса ходили лишь овцы да олени. Она никуда не вела.
Он был хорошим учителем, я быстро все усваивал; по правде сказать, во время его уроков я просто забывал о времени.
Преподавание языков и геометрии мы оставили Деметрию, религии — священникам моей матушки, уроки же Галапаса были больше похожи на песни сказителей. В молодости он путешествовал по другим землям, был в Эфиопии, в Греции, в Германии, объехал все Средиземное море, он видел и узнал много необычного. Он учил меня и практическим вещам — как собирать травы и сушить их для хранения, как готовить из них снадобья и извлекать эссенции для некоторых хитроумных препаратов и даже ядов. Он заставлял меня изучать зверей и птиц, и на мертвых птицах и овцах, что мы находили в горах, а раз и на мертвом олене, я постигал строение органов и костей тела. Он научил меня останавливать ток крови, вправлять сломанную кость, удалять зараженную плоть и очищать рану для заживления, и даже — хотя это было позднее — как, лишив животное чувствительности с помощью паров, сшивать нитью его плоть и сухожилия. Помнится, первый заговор, которому он научил меня, был предназначен для сведения бородавок — он так прост, что с ним по силам справиться даже женщине. Однажды он достал из ящика книгу и развернул ее.
— Знаешь, что это?
Я привык уже к чертежам и рисункам, но узнать что-нибудь в этом рисунке не смог. Надписи были на латыни, и я заметил слова «Эфиопия» и «Счастливые острова», а потом, в самом углу, «Британия». Казалось, линии беспорядочно идут во всех направлениях, и по всей поверхности рисунка шли контуры нарисованных гор — как поле, на котором славно поработали кроты.
— Вот здесь, это горы?
— Да.
— Значит, это картина мира?
— Карта.
До того мне не доводилось видеть карту. Сначала я не понимал, как она устроена, но немного погодя, по мере его объяснений, я увидел лежащий на карте мир с высоты птичьего полета, со всеми его дорогами и реками. Они были подобны лучевым нитям паутины или путеводным линиям, ведущим пчелу внутрь цветка. Как человек находит известную ему реку и следует за ней через заросшие вереском торфяники, так с картой можно было проехать верхом от Рима до Массилии, или из Лондона в Каэрлеон, ни разу не спросив дороги и не разыскивая дорожных столбов. Искусство составления карт ведет начало от грека Анаксимандра, хотя некоторые утверждают, что ранее оно было знакомо египтянам. Карта, что показал мне Галапас, была скопирована из книги Птолемея Александрийского. Когда Галапас закончил объяснения, и мы вместе изучили карту, Галапас попросил меня достать табличку для письма и сделать собственную карту, карту страны.
Когда я закончил рисовать, он взглянул на нее.
— Вот это, в центре, что это?
— Маридунум, — ответил я удивленно. — Посмотри, вот мост и река, а это дорога через рынок, а здесь ворота казарм.
— Это я вижу. Но я ведь не сказал «карту города», Мерлин, я сказал «карту страны».
— Всего Уэльса? Откуда же мне знать, что находится севернее этих холмов? Я никогда не был севернее, чем сейчас.
— Я покажу тебе.
Он отложил табличку в сторону, и, взяв палку с заостренным концом, начал рисовать в пыли, объясняя в то же время нарисованное. Он начертил для меня карту в форме большого треугольника, карту не только Уэльса, но всей Британии, и даже диких земель за Стеной, где живут столь же дикие люди. Он показывал мне горы и реки, и дороги, и города, Лондон и Каллеву, и те местности, что на юге прилегают к городам и крепостям близ окончаний паутины дорог, Сегонтиум, и Каэрлеон, и Эборакум, и города вдоль самой Стены. Он говорил о них, как об одной стране, хотя я мог перечислить имена королей доброй дюжины упомянутых им мест. Я помню это лишь из-за случившегося позднее.