Дом моего деда стоял среди фруктовых садов, прямо у реки. Если вскарабкаться, пригнув яблоню, на верхушку стены, то можно было усесться высоко над тропой, по которой буксируют корабли и наблюдать за мостом через реку, высматривая прибывающих с юга или суда, поднимающиеся по реке с приливом.
Хотя мне не разрешали лазить на деревья за яблоками — это вынуждало меня довольствоваться плодами, сбитыми ветром — Моравик никогда не препятствовала мне забираться на гребень стены. То, что я сидел там, как часовой на посту, помогало ей узнавать о новоприбывших раньше всех во дворце. На краю сада располагалась слегка приподнятая терраса, упиравшаяся в изгиб кирпичной стены, а на ней защищенное от ветра каменное сиденье, и она просиживала там час за часом, задремывая над своим веретеном, а солнце светило в этом углу так жарко, что ящерицы выбирались из своих укрытий полежать на камнях, и я выкрикивал свои донесения со стены.
Однажды, когда солнечный день клонился уже к вечеру, дней через восемь после прибытия Камлаха в Маридунум, я сидел на своем обычном месте. Никто никуда не ехал ни по мосту, ни по дороге в верховья реки, только местная баржа для перевозки зерна грузилась у причала, на это глазела горстка бездельников, да старик в накидке с капюшоном неторопливо брел вдоль стены и подбирал сбитые ветром яблоки.
Я глянул через плечо в угол, где сидела Моравик. Она спала, веретено выскользнуло из ее рук и лежало на коленях, пушась белой шерстяной пряжей, словно раскрывшийся камыш. Я швырнул вниз недоеденное яблоко-паданку, которое грыз, и задрал голову, чтобы рассмотреть запретные для меня верхние сучья деревьев, где на фоне неба висели скопления желтых кругляшей. До одного я, кажется, мог дотянуться, это яблоко было округлым и глянцевым, оно почти на глазах поспевало на жарком солнце. Мой рот наполнился слюной, я нащупал опору для ноги и полез вверх. Мне оставалось еще две ветки до плода, когда со стороны моста донесся крик, затем послышался быстрый перестук копыт и звон металла, заставивший меня прекратить попытки забраться выше. Цепляясь как обезьяна, я устроился понадежнее, затем протянул руку, отодвигая мешающие листья, и вгляделся в сторону моста. По мосту, направляясь к городу, скакал отряд всадников. Один из них с непокрытой головой ехал впереди на большом гнедом коне.
Это был не Камлах, и не мой дед, и не один из местных благородных господ, ибо люди носили цвета, которые мне не были знакомы. Затем, когда они подъехали к ближней оконечности моста, я увидел, что во главе их отряда незнакомец, черноволосый и чернобородый, в одеянии иноземного вида и с блещущим на груди золотом. Браслеты на его руках также были позолочены и не меньше пяди в ширину. В отряде его было, по-моему, человек пятьдесят.
Король Горланд Ланаскольский. Откуда взялось это имя — а пришло оно столь ясно, что ошибки быть не могло — я не имел ни малейшего представления. Может быть, что-то услышанное в моем лабиринте? Или неосторожная обмолвка в присутствии ребенка? А может даже, это пришло из грез? Щиты и наконечники копий вспыхивали на солнце и блики резали мне глаза. Горланд Ланаскольский. Король. Приехал, чтобы жениться на моей матери и увезти меня с собой за море. Она станет королевой. А я…