К тому же, не разверзнись между Ллеу и Матти эта пропасть, маловероятно, что она осмелилась бы так открыто лелеять в руке сапфировый медальон и мысли о Вельгаре, как делала это прямо сейчас, думая, что ее никто не видит.
Перед окнами северного крыла Рубиновый лес лежал как на ладони. Маковое поле, протянувшееся вдоль всей его кромки, казалось с такой высоты у́же, чем передник хангерока. Потому и создавалось ощущение, будто лес растет к замку вплотную – протяни руку, и ухватишься за остроконечные листья, шепчущие на ветру о тех жертвах, что его породили, и о белоглазой вёльве, живущей в его глубине. Оттого большая часть спален, расположенных в северном крыле, пустовала: местная прислуга была настолько суеверной, что отворачивала взгляд, даже когда просто проходила мимо окон – и их даже не очищали от пыли. Чистыми стекла оставались только в альковах, где стояли нефритовые скамьи и где я пряталась в детстве, сбегая от весталки. Там же сидела Матти, мечтательно улыбаясь самой себе.
– Она уже почти час не двигается, – раздался шепот над моим ухом, когда я притаилась за углом коридора, подглядывая.
Как-то раз Солярис пошутил, что Гектора не родили, а выковали в горне, ведь как иначе объяснить то, что запах огня и железа так сильно въелся в его кожу? Доля правды в том была: благодаря запаху я и сама учуяла Гектора, еще когда он поднимался по лестнице. За эти полгода его лицо усеяла целая мириада новых веснушек, а мышцы приобрели рельеф и сделались бугристыми, как у мужчины, хотя Гектор только в месяце нектара справил шестнадцатилетние. Несмотря на свежий вид и чистую одежду, он выглядел усталым. Вероятно, только закончил работу в кузнице. Теперь она не ограничивалась ковкой одного лишь оружия: Гектор также мастерил разные приспособления по драконьим чертежам. Именно благодаря ему в некоторых башнях появились круглые бляшки с железными стрелами, указывающие время вместо песчаных или солнечных часов, а добрую часть факелов сменили болотно-зеленые огни в стеклянных коробах.
– Как думаешь, Матти заболела? – забормотал Гектор, тоже вытянув голову из-за угла. – Может, стоит позвать лекаря?
– Ох, Гектор. – Я улыбнулась, умиленная, и тихонько похлопала его по плечу. – Боюсь, любовь – болезнь неизлечимая.
– Какая еще любовь?! – скривился он, резко повысив голос, и я шикнула, боясь, что Матти услышит. Мне не хотелось быть той, кто откроет Гектору глаза на очевидное, поэтому я уклончиво ответила:
– Такая же, какая все время следует за тобой по пятам.
– А?
Гектор обернулся. Его глаза – зеленее, чем Изумрудное море, – испуганно округлились, будто он увидел за собой на лестнице тень дикого медведя, а не девочки с косами и веретеном на пояске. Впрочем, то рвение, с которым Тесея преследовала Гектора, и впрямь наводило жуть, как и ее завидные способности охотника, перенятые от старшего брата. Кралась Тесея бесшумно, легко сливалась с окружением и пряталась так хорошо, что почти никогда не попадалась. Все, что могло ее выдать – смущенное хихиканье, с которым она сразу сбегала, стоило Гектору не вовремя повернуться. Прямо как сейчас.
– Знаешь, Тесея отлично шьет, – прошептала я, пытаясь справиться со смехом. – И хозяйка хорошая, Кочевник говорил. Из нее получится славная жена!
Щеки Гектора налились пунцовым.
– Что ты такое говоришь! Ей всего десять.
– Двенадцать, – поправила я. – Ты всего на четыре года ее старше.
– Вот именно! Целых четыре года! Она еще совсем дитя.
– Зато теперь ты понимаешь, каково мне, – усмехнулась я, и Гектор растерянно заморгал.
– Что? В каком смысле?
Я прикусила себе язык и уж больно хотела извиниться за неуместную шутку – в конце концов, кому как не мне знать, что мы не выбираем, кого любить. Но голос Матти из-за угла спас меня от позора, а Гектора – от уязвленного самолюбия:
– Долго вы там копошиться будете, как блохи? Волки в зимний Эсбат и то тише воют!
Мы оба втянули головы в плечи и покаянно вышли из-за угла.
Оставшись сидеть в алькове, Матти повернулась к нам и многозначительно нахмурилась. Если она услышала, как мы обсуждаем Тесею, то наверняка слышала и то, как мы обсуждали ее саму. Тем не менее вертеть в пальцах сапфировый медальон Маттиола не перестала, да и не сердилась вроде бы. Звенья золотой цепи позвякивали, а сам камень, чья форма напоминала желудь, расписывал альков васильковыми бликами. Только настоящие драконьи драгоценности могли так сиять: даже алмазной песчинке, привезенной из Сердца, было достаточно одного зажженного серного черенка, чтобы озарить светом целый зал.