Они были так же прекрасны, один краше другого. Даже самые привлекательные смертные не имели шанса сразиться с ними… Кожа их была разных оттенков, от бледного алебастра, до глубокой черноты, но одинаково гладкая, сияющая изнутри. И глаза походили на сверкающие драгоценные камни, а волосы — на золото и серебро…
Как странно жить в таком идеальном мире!
Алексиус был прекрасен в её снах — но после ссылки поблек… Он стал реальнее, его образ заострился… Он стал живым.
Теперь она поняла, что была счастлива, что он так переменился. Так трудно любить кого-то совершенного… А как же это утомительно!
Люция стиснула зубы, пытаясь подавить в себе волны океана воспоминаний. Волны горя, боли, ярости, что сталкивали её с ног, что вызывали в ней желание жечь и убивать.
Ведь Алексиус отдал жизнь, чтобы спасти её.
Но с того момента, как она встретила его в своём сне, он обманывал её, он ломал её жизнь по приказу Миленьи, он просто пытался заставить её пробудить Родичей.
Нет — она короткой твёрдой фразой отогнала воспоминания. Ни единой мысли о нём! Не сегодня. Никогда. Нет — ведь она всё равно не может ему помочь.
…Они достигли прекрасной поляны в центре города. Казалось, она была ограждена чем-то невидимым, и Люция вспоминала дворцовые залы, где наблюдала за собой во множестве зеркал — за тем, как она станет вновь способной порадовать матушку девочкой. И из-под своего капюшона она видела, как две сотни вечных сошлись на поляне.
— Как будто бы на моей городской площади… — не сдержавшись, пробормотала она себе под нос.
— Мы собрались тут для встречи — ведь Миленья часто говорила с нами отсюда, скрашивала наши дни… Пока не пропала.
Люция прикусила язык. Она пыталась не слышать этого страха в голосе Мии, сожаления о бессмертной старейшине…
Она посмотрела на гладкий хрусталь — нечто высокое в центре площади. Казалось, вершина пронзала невидимое небо.
— Что же это?
— Тут живут Старейшины… Тимофей не покидал её с той поры, как Алексиус сошёл в смертный мир — он был в трауре.
Люция вновь закусила щёку — пока не ощутила привкус крови на языке.
— И сколько же старейшин тут живёт? — выдавила она из себя вопрос. Ведь знания облегчат её боль, помогут ей — не позволят свалиться вновь в прошлое.
— Раньше их было шестеро.
— А сейчас?
— Вот это мы и хотим спросить у Тимофея, — Мия, казалось, была в глубокой скорби. — И он вынужден будет ответить.
— А если нет? Если он не скажет то, что вы жаждете услышать? Если он не угодит толпе?
Мия оглянулась, окинула коротким взглядом остальных, что собрались вокруг кристальной башни.
— Многие думают, что миновало время старейшин. Мы поддерживали их, но многие оказались просто дурачками на побегушках… И, может быть, мы слепы к истине.
— А что же есть истиной?
Миа вновь покачала головой, а выражение её лица казалось до ужаса задумчивым.
— То, что ты тут, даёт мне надежду, что каждый из них ошибается…
Люции так хотелось задать больше вопросов, понять, что именно имеет в виду Мия — но прежде чем она смогла произнести хотя бы слово, толпа гневно закричала.
Она отшатнулась, надеясь спрятаться в своих одеждах. Грудь сжало до боли, а башня засияла, наполняясь светом. И тогда на её поверхности появилось изображение лица Тимофея — огромное, будто бы с трёх высоких мужчин ростом.
Проступали остальные черты. Она закусила губу, стараясь сдержать восторженный крик.
Его отражение подняло руки, и он смотрел так же мрачно, как и Смотрители — и начал петь на языке, который Люция не слышала никогда в жизни. Звук э тот дарил боль и холод, и она отчаянно старалась не дрожать.
Тимофей терпеливо ждал, когда же закончится песнь, и тишина застыла над толпой.
— Вы желали меня видеть, — голос Тимофея был уверенным и громким. — И я пришёл. Я знаю, что у вас есть много вопросов. Опасений… И я верю, что смогу облегчить вашу долю.
Толпа молчала — и город утопал в тишине, такой же пустой, как и тогда, когда она впервые пересекла его границы.
— Вы хотите знать, куда же подевались старейшины и многие бессмертные. Хотите знать, почему я скачал, что ворота в мир смертных теперь непригодны, и вы не можете даже ястребами покинуть наш мир. Хотите знать, почему вот уже столько дней не покидал башню.