По прошествии некоторого времени стыд у Ланга прошел, а на смену ему пришли другие чувства. Он перестал размышлять о своем теле и желаниях и стал проклинать себя за наивность, пытаясь найти объяснение тому, что произошло. Он спрашивал себя, почему, несмотря на свой возраст и опыт, он не разоблачил Сариту раньше, тем более что доказательств ее двуличия, порой даже слишком очевидных, всегда было предостаточно: загадочные чашки с недопитым кофе, путаные рассказы Миро, чужой запах, который он чувствовал время от времени в квартире Сариты, постоянный отказ Марко от встречи с Лангом, уклончивые и раздраженные реплики Сариты в ответ на вопросы, как она провела время в его отсутствие.
В другое время его посещали мысли о том, что все люди скрывают свою тайную ипостась под маской повседневности. Ипостась эта — древняя, безымянная и безличностная — всеженская и всемужская. Каждая такая ипостась хранит в себе черты всех людей, когда-либо живших на земле, и потому является носителем атавизмов, определяющих поступки и стремления, совершенно неуместные в современном мире, но свойственные всем без исключения — кому в большей, кому в меньшей степени. Даже Сарита скрывала подобную ипостась под маской знакомой ему и привычной Сариты. Ланг возомнил, что Марко всегда имел доступ к ее тайной и безымянной ипостаси, в то время как ему самому было в этом отказано. И мысль эта, признавался Ланг, вместо того чтобы усиливать муки ревности, по непонятной причине казалась ему утешительной.
Посреди этого разброда мучительных мыслей, воспоминаний и умозрительных построений Ланг был вынужден вернуться к работе: он начал новый, седьмой сезон «Сумеречного часа». Однако на этот раз все пошло наперекосяк с самого начала. Похоже, Ланг утратил интерес к работе и способность принимать решения еще на стадии планирования. Он больше не готовился к своим интервью с прежней тщательностью. К тому же он не поладил с В. П. Минккиненом и новым режиссером студии, бородатым ветераном телевидения, который сменил на этом посту бывшую любовницу Ланга. Даже его экранный образ, то, чем он всегда гордился, теперь казался механическим и лишенным вдохновения, словно у Ланга больше не было сил выслушивать ответы своих собеседников. Провал не заставил себя долго ждать, и все участники проекта скоро поняли, что «Сумеречный час» доживает свои последние дни. Многие были не на шутку удивлены, поскольку прекрасно помнили блестящий успех прошлого сезона.
После провала те, кто был в курсе, а среди них и В. П. Минккинен, решили, что всему виной личный кризис Ланга. Но если взглянуть на произошедшее со стороны, легко заметить, что конец «Сумеречного часа» был предопределен не только плохой работой ведущего. На исходе тысячелетия в средствах массовой информации значительно усилилась тенденция к инфантилизму. Телеканалы разных стран один за другим стали обзаводиться собственными ток-шоу в подражание ребячливым кривляньям Джея Лено и Конана О'Брайана. Эти каналы выпускали в эфир, по сути, фашистские спортивно-развлекательные программы, такие, как «Робинзон» и «Оставшийся в живых», а также унизительные пип-шоу, вроде «Большого брата», и азартные игры, типа «Алчности» и «Кто хочет стать миллионером?». Но вскоре телевизионные магнаты, увлеченные борьбой за рекламодателей и аудиторию, должно быть, поняли, что и этого мало. Им понадобились еще более примитивно-инфантильные формы, чтобы на полчаса-час купить себе внимание зрителей, ерзающих в своих креслах с пультом в руке. Настало время таких программ, как «Мировые рекорды Гиннесса» или «Невыполнимая задача», «Издалека» или «Придурок», — и вот уже целые каналы, Moon и ATV, стали впадать в детство. Дальнейшее развитие этой тенденции привело к тому, что возраст идеальной телезвезды сократился до двадцати одного года. Еженедельные газеты и телевизионные приложения жадно набросились на новых телегероев: посвященные им страницы и развороты пестрели их перлами вроде: «Каждый сам кузнец своего счастья» и «Секс с малолетками — это дело вкуса». В результате и Ланг, и безукоризненно интеллектуальный формат «Сумеречного часам стали казаться безнадежно устаревшими, что незамедлительно привело к падению рейтинга и невниманию прессы: никто больше не желал приукрашивать имидж телезвезды и романиста Кристиана Ланга.
Когда В. П. Минккинен получил рейтинги за сентябрь, ему стало не по себе. Он знал, что эти цифры лягут на стол начальства, а оно в свою очередь доведет их до сведения угрюмого пятидесятипятилетнего владельца компании Мерио, бывшего хиппи образца шестидесятых, который решил делать деньги и в конце концов стал могущественным медиамагнатом. Минккинен знал, что некоторые приближенные лица уже давно советуют Мерио прикрыть «Сумеречный час», и потому решил обсудить положение дел с Лангом наедине. Они встретились в офисе производящей компании, шестью этажами выше студии в Эстра-Бёле, и Минккинен начал разговор с вопроса:
— Знаешь, в чем была наша главная ошибка?
— Если бы. — Ланг зевнул и уставился в окно. Было десять часов утра, а он начал прошлую ночь в «Тапасте», продолжил в «Соде», усугубил на «10-м этаже» и закончил в «Манале» около четырех утра.
— Мы не стали продавать тебя вместе с передачей с самого начала, — сказал Минккинен. — Надо было назвать шоу твоим именем.
Ланг еще раз зевнул и промолчал. Он провел рукой по волосам и стал с интересом наблюдать за рыбками в аквариуме.
— Нельзя же так, Криде! Возьми себя в руки! — резко сказал Минккинен и для убедительности постучал костяшками пальцев по столу. — Ты же в отключке.
— «В отключке»? В каком смысле «в отключке»? — рассеянно пробормотал Ланг.
— Я серьезно, Ланг, — задыхаясь, продолжил Минккинен. — Ни одно солидное издание, даже те, что принадлежат Мерио, больше не желает писать о тебе хвалебные отзывы. Я уже не могу пропихнуть твое имя даже в журнальные анкеты, типа «мои любимые книги», «мое жизненное кредо», «десять вещей, без которых я не могу жить»… они вообще не хотят использовать твое имя. Был только один звонок из редакции «Сейски». До них дошли слухи, что ты спишь с малолетней матерью-одиночкой из Бергхэля.
— Она не малолетка, Ви-Пи, — ответил Ланг. — Ей двадцать семь.
— Да это не важно, — раздраженно сказал Минккинен. — Суть в том, что тебе надо вести себя осторожнее.
— Они почуяли кровь? — спросил Ланг.
Минккинен многозначительно кивнул:
— Думаю, да. У нас был уговор, но они готовы его нарушить. Теперь их интересуют твои грехи, а не добродетели.
— Я не понимаю… — забормотал Ланг, но решил не продолжать.
— Чего ты не понимаешь? — резко спросил Минккинен и требовательно посмотрел на Лапга.
— Почему общественное мнение должно обязательно впадать в крайности? — сказал Ланг. — Почему тебя либо носят на руках, либо втаптывают в грязь, словно третьего не дано?
— Потому что народ у нас ленивый и подлый, — отрезал Минккинен. — Что ты можешь им предложить? Чем ты можешь похвастаться? Новой книгой или… а как там твой мальчик? Он, кажется, заканчивает школу? Это можно преподнести…
— Прекрати! — сказал Ланг. — Он окончил школу в прошлом году и теперь в Лондоне.
— Ты, разумеется, мог бы показаться в свете с подходящей красоткой, — с воодушевлением продолжил Минккинен, не слушая его. — Пока еще не перевелись желающие совершить круг почета с тобой на пару. Как тебе, скажем, Маннила? Она снова свободна, а в декабре у нее премьера и…
— Черт возьми, Ви-Пи, давно ли ты стал сутенером? — вдруг завелся Ланг. — Я уже сыт по горло этим дерьмом! Меня вышибли с ринга какие-то сопляки, поддатые скейтбордисты, которые только и знают, что трясут своими причиндалами перед прессой и оскорбляют гостей. А ты хочешь, чтобы я — я! — унижался ради того, чтобы попасть на страницы таблоидов, которые боготворят этих двадцатилетних недоумков! Ни за что, Ви-Пи! Не дождешься!