Ланг промолчал, он пытался сообразить, когда последний раз ходил в библиотеку или в церковь, однако не вспомнил, так давно это было. Лифт зловеще заскрипел, и, когда они проезжали четвертый этаж, из какой-то квартиры послышалась ругань.
— Вали отсюда! Уматывай к своей шлюхе! — кричал женский голос, а мужской бормотал в ответ:
— Ну что ты все время устраиваешь истерики! Неужели обязательно надо рыдать, когда мы ругаемся!
Они смущенно переглянулись, и Сарита сказала:
— Она ждет ребенка, а муж ей изменяет. Они постоянно ссорятся. Но у меня их не слышно.
Сарита жила в просторной двухкомнатной квартире, окна которой выходили во двор. В ней не было ни коридора, ни прихожей, поэтому, войдя, ты сразу попадал в гостиную. Стена между гостиной и кухней была снесена, так что получилось одно большое пространство. В ближнем углу этого зала был альков с детской кроватью, в изножье которой стоял небольшой комод. На полу валялись пластмассовые динозавры и машинка «Никко» с дистанционным управлением. Ближе к кухне, перед большим окном, стоял маленький диван, на полу у противоположной стены — телевизор последней модели, а рядом с ним — новый, нераспакованный видеомагнитофон. Телевизор был повернут так, чтобы было видно и с дивана, и с детской кровати. На кухне небольшой обеденный стол и три шатких венских стула. Белые стены украшали лишь застекленная репродукция Магрита и классическая фотография Картье-Брессона, увеличенная до огромных размеров: парижский бульвар в дождливую погоду.
— Париж — прекрасный город, — неуверенно начал Ланг.
— Никогда там не была, — ответила Сарита.
— Твой сын все еще в деревне?
— Миро приезжает послезавтра.
Она распахнула дверь в спальню, которая располагалась за кухней, и в гостиную проскользнули два кота: серый пушистый и черный, гладкошерстный, с желтыми глазами.
— Собаки мне больше по сердцу, — сказал Ланг, — кошек я боюсь.
— Вот и хорошо, — ответила Сарита, — Нуа и Димитрий боятся мужчин.
— А как они ладят с твоим сы… с Миро? — поправился Ланг.
— Они не мои, — сказала Сарита, — я обещала подруге присматривать за ними. Она на все лето уехала в Мадрид. Зимой она помогает мне с Миро, поэтому я согласилась взять ее котов.
Сарита открыла шкафчик и стала доставать тарелки и бокалы.
— А кто из них Димитрий и кто Нуа? — спросил Ланг.
— Димитрий — черный, они оба кастрированы.
Пока Сарита накрывала на стол, Ланг заглянул в ее спальню. Комната была маленькая, почти все пространство занимала широкая кровать. Рядом с ней зеркальный столик, заставленный множеством пузырьков и баночек. На полу между окном и кроватью стоял переносной проигрыватель, тут же валялись коробки от дисков. Стены были голые, и комната казалась такой же холодной и необжитой, как и вся квартира.
— Ты давно тут живешь? — крикнул Ланг, так как Сарита включила воду.
— С начала июня, до этого мы с Миро жили в Корбёле. Эту квартиру нам нашел Марко, она принадлежит его другу.
— Кто такой Марко? — спросил Ланг.
— Отец Миро, — донеслось с кухни.
Ланг нагнулся и поднял коробку от какого-то диска. Имя исполнителя ему ничего не говорило, и он положил ее на столик. Увидел фотографию, вставленную между зеркалом и рамой, и наклонился, чтобы ее рассмотреть. На снимке была молоденькая Сарита, она широко улыбалась, и волосы у нее были другого цвета — почти рыжие. На руках она держала светловолосого мальчика с обиженным личиком. На вид ребенку было год-полтора. Справа от Сариты стоял молодой человек. Он обнимал Сариту за плечи. Лицо серьезное и непроницаемое, волосы собраны в хвост, взгляд тяжелый; Ланг заметил, что юноша красив, гораздо красивее его. Это Марко, подумал Ланг. Молодой человек на фотографии показался ему знакомым, будто он где-то его видел в те дни, когда искал Сариту по ресторанам, барам и клубам.
Сарита приготовила пирог с моллюсками и салат с ростбифом и вялеными помидорами, а Ланг принес красное вино, густое, насыщенное ароматами ванили и лакрицы. Ланг чувствовал, как в нем постепенно унимается внутренняя дрожь. Потом он рассказывал мне, что в тот вечер наконец-то очнулся от долгого одиночества и его тело стало теплым и податливым. Ланг вдруг понял, что он не один, и не просто с кем попало, а с Саритой, которую искал все лето. В начале ужина, рассказывал Ланг, их пальцы осторожно соприкасались, и, когда первая бутылка вина была выпита, Сарита встала, но не для того, чтобы принести новую: она осторожно взяла руку Ланга и переплела его пальцы со своими. Они вошли в спальню, и Ланг захлопнул дверь прямо перед носом кота Димитрия. Потом они стояли, обнявшись, посреди темной комнаты. Но вдруг Сарита высвободилась из объятий Ланга, опустилась на колени и стала искать на полу какой-то диск.
— Я положил их на столик, — сказал Ланг, стараясь, чтобы она не заметила, как тяжело и прерывисто он дышит.
Сарита поднялась с пола и прошла мимо Ланга, едва не задев его. Ее дыхание было ровным и легким. Она слегка коснулась рукой его бедра, потом сгребла со столика диски, встала на колени возле проигрывателя и замерла, словно в нерешительности. Ланг, воспользовавшись паузой, разделся и залез под одеяло. У него никого не было с начала июня, и ему хотелось избежать лишних церемоний: подросток, который возится с крючками и пуговками, — зрелище, возможно, трогательное, но сорокалетний телеведущий в подобной ситуации едва ли может вызвать симпатию.
Сарита поставила красивую, возвышенную музыку. Пела женщина, у нее был неземной и вместе с тем хрипловатый и резкий голос, звучавший, как одинокое эхо, — Ланг всегда испытывал слабость к таким голосам. Сарита начала раздеваться, но не отвернувшись, а продолжая стоять к Лангу лицом. Затем подошла к постели и села. Спокойно отодвинула одеяло, легла рядом, положила руку ему на живот и провела ногтями по коже. И все же Ланга не оставляло чувство, будто что-то не так. Его плечи были напряжены, он весь дрожал, но не от наслаждения, а от страха. Он представлял себе, как в замочную скважину вставляется ключ и к кровати подходит мускулистый парень с собранными в хвост волосами и тяжелым взглядом, готовый избить его до полусмерти.
— Ты такой напряженный, — сказала Сарита, — что случилось?
Ланг промолчал. Он не сразу заметил, что Сарита наблюдает за ним при слабом свете, падающем из окна, и невольно взглянул на фотографию на зеркале.
— Ты боишься Марко? — спросила она.
Ланг ничего не ответил.
— Не беспокойся, — сказала Сарита, — у него нет ключа от этой квартиры, мы давным-давно расстались.
Потом она медленно провела рукой по лицу Ланга. Он послушно закрыл глаза, Сарита положила голову ему на плечо, и напряжение вскоре отпустило его.
Ланг рассказал мне, что многие годы размышлял о том, как всевозможные мысли и фразы могут долгое время таиться в сознании, чтобы потом, в самый неподходящий момент, всплыть на поверхность. В ту минуту это были слова, которые Ланг приписывал Жану Полю Сартру, хотя до конца не был в этом уверен. Во всяком случае, когда-то в студенческие годы Ланг прочел их по-английски, и вот теперь они появились у него в голове, как титры в немом фильме: слова плыли у него перед глазами, когда Сарита лежала под ним и они уже тяжело дышали и стонали, а Сарита впилась ногтями ему в спину и в ягодицы, как бы поторапливая его. В сознании Ланга эта фраза переплелась с музыкой и словами песни, которая звучала уже во второй раз. Ву becoming а part of the uniqueness оf our time, we finally merge with the eternal[7], уверенно заявлял Сартр, но в спальне Сариты, как эхо, звучала музыка, и женщина с неземным и хрипловатым голосом пела: Don't waste your breath, don’t waste your heart[8], а лунный свет, сочившийся в окно, был бледен и призрачен, и, когда Ланг кончил, его безумный мозг и пробудившиеся чувства породили следующую сентенцию:
By becoming а part of the uniqueness of our time we waste our breath and wаstе our heart[9].
В ту же минуту Ланг открыл глаза и встретился взглядом с Саритой. Она пристально смотрела на него. Лангу показалось, что в ее широко раскрытых глазах, подобно волнам, вздымаются мысли и чувства: он видел в них море наслаждения, а посреди этого моря — невысказанные вопросы, он видел страх, силу и недоверие, видел желание, насмешку, сострадание и многое другое.
7
Приобщаясь к уникальности своего времени, мы в конце концов сливаемся с вечностью (англ.).
9
Приобщаясь к уникальности своего времени, мы растрачиваем свое дыхание, растрачиваем свое сердце (англ.).