Пытаясь сладить с разыгравшимся болезненным пульсом, Вит опустил ненадолго ресницы, глубоко вдохнул, медленно-медленно выдохнул и, всецело себя прокляв, упрямо растянув губы в дурной, пытающейся нарисовать бесконтрольное жизненное счастье улыбке, разрезавшей ему всю воспротивившуюся плоть отравленными охотничьими ножами, поверхностно проговорил споткнувшимся оседающим голосом:
— Как бы твои речи ни были сладки, мне, боюсь, всё равно пора возвращаться, Кристидруг. Ночь нынче необычайно темна, а я очень не вовремя потерял между нашими с тобой мирами единственный надёжный проход. Быть может, ты окажешься столь любезен и проводишь меня? Одному бродить там страшновато, а у тебя здесь имеются такие замечательные собачки. И сам ты, надо сказать, почудеснее любой, даже самой страшной, собачки…
Вит чувствовал, надрезно чувствовал, как выливается оглушающими волнами чужая бессильная злость. Как обхватывает его за сдавливаемое горло, как сковывает по рукам и ногам…
Правда, где-то там же Кристиан, кое-как с собой сладивший, пусть и, стало быть, далеко не до конца, просто взял и от него отстранился. Поднялся, отряхнувшись, на ноги, намеренно пренебрегая смотреть в оставленную за спиной запретную сторону, окликнул встрепенувшихся псов.
На миг Виту, всё так же сидящему возле кроватной спинки и бесцельно наблюдающему за чужими молчаливыми сборами, почудилось, будто мужчина, пока надевал сапоги, размыто и странно склонился над его распахнутой сумкой…
Но уже в следующее мгновение видение это быстро растворилось, рассеялось и ушло, сменившись угрюмой обидой в кое-как обернувшихся красных глазах.
— Я готов. Пойдём, — хмуро бросил Кристиан и, рвано да угловато развернувшись на каблуках, направился, держа спину неестественно напряжённой и прямой, к двери, не дожидаясь вяло потянувшегося следом волхва.
…и всё было правильно.
Всё было так, как тому и должно было быть, потому что Вит не мог позволить себе рисковать ничьей больше жизнью.
Особенно, когда эта чья-то жизнь внезапно становилась по-своему родной и, шутливым проклятием играющих в непостижимые игры богов, слишком и слишком…
Важной.
🜹🜋🜹
— Любопытно, куда мы всё-таки направляемся? — бормотал себе под нос Вит. Он то и дело останавливался, прислушивался к чему-то, что мог слышать только сам, вглядывался в караковую глубину шелестящего лесного полога, ловил облизанным пальцем ветра, втягивал чуткими ноздрями запахи.
В лесной глуши цвёл сладковатым дурманом настоянный чубушник, вторил кроткой нежностью сверкающий росистый лунник. Под ногами хрустели обломанные высохшие ветки; чёрными тенями по чёрной мгле рыскали выпущенные на волю собаки, увлечённые новой захватывающей игрой.
— Эй, эй, Кристидруг! Ну же, ты что, всё ещё на меня дуешься? Да посмотри ты хотя бы сюда, Кристидруг! Я для тебя цветочек сорвал. Кристидруг? Кристигосподин…?
Сколько Вит ни лез вон из шкуры, мужчина внимания на него не обращал. Даже в сторону больше — очень и очень показушно и нацеленно — не смотрел.
С пару раз юнцу чудилось, будто ещё совсем чуть-чуть — и тот и вовсе развернётся да убредёт обратно под крышу тёплого обжитого дома, прихватив с собой и распугивающих мелкий нечистый дух пёсьих пастырей. Правда, сколько бы времени ни проходило, Кристиан продолжал упрямо брести следом за взбалмошным кудесником, не имеющим ни малейшего понятия, куда, собственно, следует держать путь.
В конечном итоге они миновали два тихих ручья, пологий спуск с мокрого шороховатого холма, поравнялись с отвесной скалой заброшенного посреди дебрей огромного валуна, что походил на молодую гору да упирался оленьими рогами в верхние ветки старых древ; у подножия его коврились сброшенные неизвестным растением стризовые лепестки и такой же расцветки листья, высушенная коряга, побелевшая от старости, да обглоданные кости умершей давным-давно косули.
В нижних каменных ярусах, вея холодом зачинающейся зимы, зияла пропастью узенькая неприметная пещерка, из которой задувал воющий волками ветер, поднимающий кручёные стайки встревоженной бордовой листвы.
— Жуткое, надо сказать, местечко… — прошептал, недоверчиво поглядывая на ведьмоватую лазейку, Вит. Передёрнулся так, будто старался сбросить с себя поналипший бурун, покосился с жалобной полуулыбкой на не проявляющего никаких эмоций Кристиана и, поколебавшись, отступил от гранёного камня на горсть семенящих шажков, кое-как приводя в порядок сбившееся осиплое дыхание.
— Неужели? — с хмурой, но едкой, неприятной, болезненной и намеренной ссадинкой отозвался мужчина, впервые подавая голос за долгие часы их бессмысленного, как ни посмотри, блуждания. — А я думал, что тебе не привыкать ко всякой там темени и прочей противной свету дряни. Ты же ученик чернокнижника, как-никак.
Вит ответил всё той же исковерканной усталой улыбкой, стараясь скрыть пронзившую сердце нарывающую трещинку, оставившую за собой крохотный кровоточащий шовчик.
— Я предпочитаю магию более… чистую, — вяло пробормотал он, тут же резко прикусив губы и оборвавшись: из-за спины послышался глухой предупреждающий рык, и Вит с Кристианом, дружно обернувшись, в растерянности уставились на догнавших их чёрных псов, склонивших головы, оскаливших каркас зубов, опустивших жгуты поджарых хвостов. В проблесках мутного света блеснули лунные ломти пожелтевших глаз…
И только тогда Вит, наконец, вспомнил.
Вспомнил, где встречал этих двоих прежде. Вспомнил, почему псы его нового странного друга казались такими знакомыми, понятными и необъяснимо… правильными.
— Послушай меня сейчас внимательно, Кристи… — непроизвольно дрогнувшим голосом позвал было он. — Я, кажется, уже видел их… всех вас… однажды… в своём сне, который сном получается назвать с очень и очень большой натяжкой…
Кристиан, обернувший к нему растерянное лицо, ответил непонимающим взглядом; собаки приподняли уши, оставаясь стоять на островке опавшей хвои, между той самой гранью, что когда-то уже как будто предлагали пробить, выпустив запертую птаху наружу.
Вит, задумчиво на тех поглядев, облизнул кончиком языка взволнованные губы, намереваясь сказать что-то ещё…
Да, к сожалению, не успел, и слова его сорвались протяжным испуганным вскриком, когда огромный буро-рыжий ястреб, вырвавшийся из волчащейся скальной расщелины, обхватил цепкими лапами его плечи. Острые серые когти впились в надорвавшуюся плоть, ударила струями упругая маковая кровь, похожая в темноте на густую древесную чернь.
Юноша закричал снова; лес, встревоженный явившимся по душу колдовством, загалдел голосами пробудившихся птиц, писком сорвавшихся в небо летучих мышей, копытным перестуком бросившихся прочь из пригретых рощиц косулей.
Собаки, брызнув опавшей слюной, бросились вдогонку бьющему крыльями ястребу, на половину надломленного прыгучего шага опережая кричащего, зовущего, тщетно пытающегося ухватиться за тонкие бледные пальцы хозяина…
Но не успели и они: ястреб, с лёгкостью втащив свою добычу в жерло заросшей травяным стеблем пещеры, уснувшим солнцем под набежавшей серой тучей скрылся из виду.
Промелькнула лишь короткая вспышка умоляющих голубых глаз, на миг показавшиеся горы и деревья недостижимого заколдованного иномирья…
После чего умершая пещера, дохнувшая углистой пустотой с терпким и слабым запахом высушенной малины, навсегда сомкнула стукнувшиеся друг с другом многопудовые створки.
========== Десять мешков солнечного света ==========
Вот бы случилось так,
Чтоб на мгновенье замедлило время бег!
В дни, когда лётное поле слишком далёко,
К тебе, спасаясь, бежать бы смог.
Бежать бы смог…
Напрасно чёрные скулящие собаки разрывали землю подле подножия горы — та оставалась неподвижно-мёртвой, безразличной к тем, кто ещё сохранял способность двигаться и страдать. Сверху, рассыпаясь дождём, продолжала падать отходящая красная листва, припорашивающая шкуры, волосы и плечи.