Сердце Кристиана, растопившееся в выплеснутом кедровом соку, болезненно и встревоженно ударилось о сдавившие кости, сжалось.
Шагнув навстречу отпрянувшему волхву, мужчина, сам не понимая, что и зачем творит, попытался схватить того за руку и удержать, никуда от себя не отпускать, тем более что и феи атласных серёжек, парящие звоном невидимых бубенчиков и летучих цветов, нашёптывали, что никакого «дома» у юнца нет. Того настоящего дома, в который он сам бы захотел хоть когда-нибудь вернуться.
— Где ты живёшь? — хрипло спросил он. — Где оно, то место, куда тебе нужно нынче от меня уйти?
Вит, склонивший к плечу голову грустным жестом маленькой пташьей зарянки, мягким хорьком ушёл от проскользнувшего совсем рядом соприкосновения.
— Далеко. Я живу очень-очень далеко. Тебе нельзя туда ходить, Кристидруг…
Чёртово прозвище, прежде раздражающее, а теперь напетое и запетое тысячью ветров старых сундучных сказок, неожиданно принесло ощущение впервые познанной пустоты, облизанной холодом неполности, задутого сыростью некогда жаркого абрикосового костра; получилось только пьяно тряхнуть головой, пытаясь выбросить из той вползшее в уши наваждение, но сильно легче от этого не сделалось.
— Позволь мне хотя бы проводить тебя…!
Вит, на миг замерший от чужой нежданной просьбы, замялся, растерянно оглянулся на выжидающе скрипящего ветками ястреба. Тот взъерошил в загривке кольцующие перья, переступил с одной мохнатой лапы на другую. Ударив с несколько раз мощными крыльями, взлетел в синеющий воздух, маленькой размытой точкой уносясь в накрытое звёздными брызгами небо.
— Нельзя. Прости меня, прости, правда, но тебе совсем нельзя со мной, Кристи.
Кристиан хотел, всем своим сухим искренним сердцем хотел поймать его, хотел заставить остаться, чтобы…
Чтобы юнец рассказал ему больше. Чтобы скрасил чудаковатым своим присутствием ещё одну незваную ночь, ещё один брусничный рассвет и следующий за тем земляничный закат.
Он хотел, он правда этого хотел, но…
Вит, тихо и бессильно сомкнув похолодевшие губы, попятился, окинул тревожным взором тлеющий на ладони речнушный камень и, оленьей опрометью бросившись в заросль густых чёрных кустов, с шумом неслышимых кошачьих шагов скрылся в заколыхавшемся ду́хами ночи замшелом лесу.
========== Лунатик двух тёмных лун ==========
Во снах, не закрывая глаз,
Я вижу кристиановых собак;
В сей час мне нужно отправляться на луговые болота,
Собирать блуждающие огоньки.
Перенести их все в дом
И заключить в клети,
Чтобы смело бродить по топям,
Пока солнышко не проснулось.
Стены дома, ковры, постель, каждая склянка, каждое одеяло и каждый свиток сухого коричневого пергамента пахли камфарой, миррой, миртом и загадочным безымянным деревом, приплывшим эфирными капсулами с далёкого Востока. Курились маслистые благовония, позвякивали на ветру собранные по днищам ракушки и застеклённые мёртвые цветы, подвешенные под низкими потолками. Сено, разбросанное по углам, источало привкус прелого лета, что ложился на язык, щекотал ноздри, навевал сердцу давно истончившиеся сладко-грустные воспоминания.
Вит, мурлыча под нос сочинённые и собранные по лугам мелодии, разливал по бутылкам пойманный солнечный свет, попутно откусывая кусок от чуть зачерствевшей марципановой пышки. Колдун повесил на него самую тяжкую работу — ловить Болотные Огоньки, закупоривать те пробкой, развешивать светильниками вдоль стен, сажая в зачарованные клетки. Смотреть на тех было тоскливо, и со временем у Вита выработалась привычка не обращать внимания ни на что из творящегося под кровлей ведовской хижины.
Именно поэтому он, должно быть, и не заметил большого крапчатого ястреба, мягко влетевшего сквозь окно и усевшегося на вколоченную в стенку жердь из мшаных лосиных рогов. Ястреб покрутил головой, прищурил опасные желтявые глаза…
И, наконец, спрыгнул, поджав под себя крылья, на пол, плавно перекинувшись высоким черноволосым мужчиной.
Мужчина тот был бледен, прям, худ; длинные пряди, спадающие каскадом до пояса, сменялись потоком таких же длинных одежд, шлейфом тянущихся следом. Несмотря на принятое поверье, будто колдунам должно запахиваться во всё чёрное, точно воронам на чумном пиру, господин любил цвета снежные, с морозным инеем витиеватых рисунков, которые сам сшивал да накладывал на очередное платье или плащ.
Вит, занятый проверкой пойманных накануне Огоньков и утолением настойчивого голода очередной булкой, понял, что находится здесь уже больше не один, лишь в миг, когда заслышал нагоняющее бряцанье древесных и металлических подвесок. Резко застыв, побледнел напрягшимся лицом, осунулся, с трудом проглотил застрявший в пересохшем горле сдобный кусок.
— Доброе утро, мой мальчик, — ласковым шелестом пропел почти над самым его ухом колдун. Дождался, пока юноша обернётся, выжимая из себя робкую потерянную улыбку, и ответил улыбкой куда более искренней, пусть и пустой, что нутро проеденного небесной грозой дуба.
— Доброго утра, господин, — Вит кротко склонил голову. Выпрямился, точно застывший в полёте лебедь, ожидая новых распоряжений на грядущий зачинающийся день.
Обычно колдун не заговаривал с ним без дела. Отдавал поручения, придумывал новые уловочные трюки, окутывал горячим степным сахилом и, ударившись оземь прищёлкнувшей клювом всевидящей птицей, улетал до следующего утра.
Сегодня же что-то пошло не так.
Колдун приглядывался, хранил покалывающий кожу тревожный мрак, обходил его по медленному изучающему кругу; под статной чеканкой шага шуршали одежды, звенели кольца, цепи и браслеты. Потом, обойдя смеркающееся затейное полнолунье, он остановился, убрал за плечо волосы и неторопливо наклонился, втягивая чуткими ноздрями окутывающий юнца дух. В серых глазах при этом блеснуло опасно накалившееся железо, распустилось бутоном отравленного волчьего ягодника.
— Я вижу, у тебя сегодня хорошее настроение, Вит?
Юноша, чувствуя всё ближе и ближе подступающее неладное, рассеянно кивнул. Натянул на губы успевшую спрыгнуть обратно под ноги улыбку.
— Должно быть, что так, господин. Вчера у меня был хороший улов. Если дева-удача и сегодня благоволит мне, то я соберу уже целенький девятый мешок.
Он улавливал, каждой наголовной волосинкой и каждой ресницей улавливал, как при этих словах вспыхнуло нетерпение скривившегося из своего нутра господина, как в том заклокотала злость бьющегося бивнями о сосну вепря, как вздыбилось колкое раздражение пламенного побега, пробившегося сквозь наваленные в городе свиные помои.
— Вот как? — всё так же ласково вопросил колдун, никогда не показывающий истинного лица. Покружив ещё немного, остановился за спиной Вита, обхватил ладонью прядь нежных озимых волос. Склонившись, коснулся тех тонким бледным ртом. — Ты так истово ждёшь часа, когда сможешь покинуть меня?
— Вовсе нет, господин, — с видимым усилием выдавил Вит, продолжая безмятежно улыбаться. — Я жду часа, когда сам смогу слыть колдуном. И иже смогу обрести долгожданную свободу.
— Ты талантливый ученик и прелестный мальчик… — посвистом околдованного горного соловья, спускающегося в людскую нишу в полночный час, пропел мужчина с серью глаз. Оставил волосы Вита в покое, подошёл к столу, поднял и надкусил припорошенное на том луковое перо. — Тебе плохо живётся в моём доме?
— Нет, господин, — мягко, прозрачно, вышколенно и медово проговорил Вит. Склонил в знак почтения голову, но ногтями убранных за спину рук непроизвольно впился в блёклую плоть похолодевших ладоней.
— Быть может, я уделяю тебе недостаточно внимания?
— Предостаточно, мой господин.
— Что же мне сделать, чтобы ты переменил своё пожелание? Я не вправе задерживать тебя и нарушать даденное слово, но скажи, мальчик, что светит тебе в том мире, куда ты так жаждешь убежать? Разве есть у тебя место, куда стоило бы возвратиться? Разве есть там хоть кто-нибудь, кто откроет перед тобой дверь своего дома? Таких, как мы, простой люд никогда не жаловал…