С гор дул ледяной пронзительный ветер – над снежными сугробами взвивался блестящий, как серебро, тонкий дымок в голубом от лунного света воздухе, когда мужчины собрались уезжать.
Две лошади были запряжены гуськом. Эрленд сел в сани вперед. Кристин подошла к нему:
– На этот раз, Эрленд, ты должен постараться послать мне известие, как сошла поездка и что случилось с тобой.
Он сжал ей руку – Кристин показалось, что кровь брызнет из-под ногтей.
– Так ты все еще решаешься держаться меня, Кристин?
– Да, все еще, – сказала она и потом прибавила: – В этом поступке мы с тобой оба виноваты, я подстрекала тебя, потому что хотела ее смерти.
Фру Осхильд и Кристин долго стояли, глядя им вслед. Сани ныряли вверх и вниз по сугробам. Они скрылись было за ухабом – потом снова показались ниже, на покрытом снегом склоне. Но вот мужчины въехали в тень от высокой скалы и скрылись из виду.
Обе женщины сидели перед очагом спиной к пустой кровати, из которой фру Осхильд вынесла все одеяла и солому. Они обе чувствовали, что позади них, зияя пустотой, стоит эта кровать.
– Хочешь, переночуем сегодня в поварне? – спросила, между прочим, фру Осхильд.
– Все равно, где бы ни лечь! – сказала Кристин.
Фру Осхильд вышла во двор взглянуть на погоду.
– Да, если ветер разыграется или если настанет оттепель, то им не успеть отъехать далеко, как уже все откроется, – сказала Кристин.
– Здесь, в Хэуге, всегда ветрено, – ответила фру Осхильд. – Нет признаков, что погода переменится.
Они опять уселись, как раньше.
– Ты не должна забывать, – сказала фру Осхильд, – какую участь она готовила вам обоим!
Кристин тихо ответила:
– Я думаю о том, что, может быть, у меня явилось бы такое же желание, будь я на ее месте!
– Никогда бы ты не захотела, чтобы другой человек стал прокаженным! – с жаром сказала фру Осхильд.
– Помните ли, тетя, вы говорили мне как-то, что хорошо, если человек не решается делать то, что кажется ему некрасивым. Но не так уж хорошо, если он считает что-либо некрасивым потому лишь, что не решается это сделать.
– Ты никогда не решилась бы на это дело, боясь греха, – сказала фру Осхильд.
– Нет, не думаю, – сказала Кристин. – Ведь я уже сделала много такого, о чем раньше думала, что никогда на это не решусь, боясь греха. Но тогда я не понимала, что кто согрешит, должен попирать ногами других.
– Эрленд хотел покончить со своей распутной жизнью еще задолго до того, как повстречал тебя, – с жаром ответила Осхильд. – Уже давно между ними все было кончено.
– Я знаю это, – сказала Кристин. – Но у нее, вероятно, не было причин думать, что намерения Эрленда настолько тверды, что ей не удастся поколебать их.
– Кристин, – просящим и боязливым голосом сказала Осхильд, – ведь ты теперь не бросишь Эрленда? Теперь вам нет иного спасения, как только спасать друг друга!
– Такой совет я вряд ли услышала бы от священника, – сказала Кристин и холодно улыбнулась. – Но я знаю, что не покину Эрленда, даже если бы мне пришлось растоптать ногами родного отца.
Фру Осхильд встала.
– Уж лучше нам чем-нибудь заняться, чем сидеть так, – сказала она. – Вероятно, мы все равно не заснем, если даже и попробуем лечь.
Она достала из клети маслобойку, принесла несколько мисок с молоком, перелила его в маслобойку и приготовилась сбивать масло.
– Дайте лучше мне, – попросила Кристин. – У меня спина помоложе.
Они молча принялись работать; Кристин стояла у двери в клеть и сбивала масло, а Осхильд чесала шерсть у очага. Только уже когда Кристин отцедила воду из маслобойки и начала мять масло, она вдруг спросила старуху:
– Тетя Осхильд, вы никогда не боитесь того дня, когда предстанете перед судом Божьим?
Фру Осхильд поднялась с места, подошла к Кристин и встала перед ней в полосе света: