Попрощавшись с Айрис и помахав ей рукой, мы уехали. У моего дома — в окне тети Эмили горел свет и меня ждало горячее какао. Кейт вышел из машины и поднялся со мной на крыльцо. Он поблагодарил меня за вечер.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами. Другой на его месте обязательно поцеловал бы меня, считая это непременным ритуалом, но Кейт лишь пожал мне руку. Поэтому, наклонившись вперед, я сама поцеловала его, без тени смущения или самолюбования — он был добрый, он мне нравился, и мне захотелось поцеловать его просто как друга. Больше мы с ним не виделись.
Глава VIII
Последовавшие затем недели остались в памяти не как цепь конкретных событий, связанных воедино, подобно кадрам кинофильма, а как некое тусклое пятно: серая паутина оплела все надежды, желания, разочарования и сумасбродные мечты. Я выбегала в переднюю в поисках письма, которое не надеялась получить; любой стук в дверь рождал надежды. Каждый день я одевалась с тщательностью невесты, ждущей жениха, — если он придет, я должна выглядеть безукоризненно. Каждый вечер я ложилась спать, надеясь и не надеясь, что завтра что-нибудь произойдет.
Я была по-настоящему влюблена.
Но в очень юном возрасте трудно долго хранить чувство, не получая поощрения. Между тем для поддержки его достаточно ничтожно малого: увидеть любимого из окна автобуса, услышать его имя из уст случайного знакомого, прочесть его фамилию на афише или вывеске магазина. Если бы я в то время знала о существовании поэта Джона Скелтона[9], я бы с жадностью прочла все, что он написал. Но я ничего не знала о нем. У меня по существу не было ничего. Я даже не виделась с Айрис, ибо просто избегала ее. Однажды на Пикадилли я встретила Виктора и в разговоре с ним упомянула имя Нэда Скелтона; но он ничего не слыхал о нем и о миссис Паттон тоже, кроме того, что она уехала на весну в Швейцарию.
Острая боль постепенно сменилась тупым отчаянием, а затем и оно прошло. Я была одинока, я даже ловила себя на том, что жалею о Лесли, но я снова была здорова. Отец и тетя Эмили с облегчением вздохнули, когда на моих щеках вновь появился румянец.
Однако все сожаления о Лесли исчезли, когда однажды субботним майским вечером он вдруг нанес мне неожиданный визит. Открыв дверь, я увидела его на ступеньках крыльца в небрежной позе, в новом сером костюме из жесткой, словно картон, ткани; на голове у него красовался необычайно маленький котелок, и, к моему великому возмущению, он снова был в своих коричневых с белым туфлях.
Увидев эти туфли, я сразу поняла, что они означают его полное освобождение из-под моей власти. Когда он ухаживал за мной, я категорически отказалась встречаться с ним, пока он не избавится от этих туфель. Он очень неохотно уступил мне. Он любил их, и они казались ему олицетворением небрежного шика. Теперь он снова щеголял в них. Этот факт настолько отвлек мое внимание, что я даже забыла о его нелепом котелке.
— Я не буду заходить в дом, дорогая, — сразу же сказал он, хотя я даже не успела пригласить его. — Решил по дороге заглянуть в память о старой дружбе. Как дела?
Я ответила, что хорошо.
— В понедельник приступаю к новой работе в Сити, — сообщил он. — Буду работать в линолеуме. — Я с удовольствием представила себе Лесли, одетого в этот материал. — Знаешь, все это Люсетта, одна моя знакомая, это она надоумила меня. Я зашел туда и tout va bien[10].
Я заметила, что он снова пускает в ход французские словечки, что я также запретила ему, ибо он почти всегда пользовался ими невпопад.
Я поздравила его.
— На пороге новой карьеры, — сказал он и улыбнулся, чтобы его напыщенный тон был принят за шутку, — решил удостовериться, что между нами нет обид. Ты не должна думать обо мне плохо! — неожиданно добавил он.
— Да я и не думаю! Почему я должна думать о тебе плохо?
— Все было чудесно, пока продолжалось. Но я не подхожу тебе. Я немного донжуан, дорогая, а тебе нужен более постоянный человек.
Я испытала огромное облегчение, и чувство вины окончательно исчезло. Лесли убедил себя в том, что он первый положил конец нашим встречам, и я была рада, что он так думает.
— Возможно, ты прав, — согласилась я.
— Люсетта совсем другая, она сама немного ветрена. Моя матер считает, что она как мотылек. По pour le moment…[11] Его взгляд мечтательно устремился куда-то на шпиль церкви Св. Варнавы, серый, как глина, на фоне пронзительно голубого, почти итальянского неба, сулящего снова жаркий день. Это зрелище словно вдохновило Лесли, ибо он вдруг сказал: — В жизни есть и другие вещи, кроме любви. Более серьезные вещи.