6. Возвращение
Я купил автомобиль,
четырехколесный ад,
и могу сказать вам всем —
поцелуйте меня в зад.
Мы сели в мою машину, и я вырулил со двора. Странно, но было уже девять часов. Вот так летит время, когда вы заняты чем-нибудь приятным. В небе сиял полукруглый месяц. Рядом с ним я не заметил ни одной звезды, может быть, потому, что мне было не до них.
Первые два или три квартала мы проехали в полном молчании, а потом Эрни вдруг разразился рыданиями. Я ожидал чего-нибудь подобного, но его отчаяние и безутешность испугали меня.
Я сразу сдался. Ему не нужны были мои слова. И то, что я сначала принял за его реакцию на испытанное унижение, на самом деле оказалось чем-то более глубоким. Горько всхлипывая и размазывая слезы по лицу, он то и дело бормотал какие-то слова, которые я постепенно стал понимать.
— Я доберусь до них, — шептал он между всхлипами и стонами. — Я доберусь до этих сукиных детей, Дэннис. Я заставлю их пожалеть… Я заставлю их съесть это… СЪЕСТЬ ЭТО… СЪЕСТЬ!
— Ну перестань, — не выдержал я. — Эрни, остановись.
Однако он не желал останавливаться. Зарыдав еще громче и заскрежетав зубами, он принялся стучать кулаками по приборной доске моего «дастера». От таких ударов вполне могли остаться заметные следы.
— Увидишь, я доберусь до них!
Озаренное бледным светом луны и мелькающими уличными огнями, его лицо казалось таким исступленным и диким, точно рядом со мной находился какой-то одержимый колдун. Таким я его не знал. Эрни куда-то сгинул, ушел скитаться в каких-то холодных далях, которые Бог ради собственных развлечений сотворил для таких людей, как он. Таким я не хотел его знать. И я мог только лишь беспомощно сидеть и надеяться, что Эрни, которого я знал, когда-нибудь вернется. А это произошло не скоро.
Наконец истерика опять сменилась рыданиями. Ненависть прошла, и теперь он только плакал. Его всхлипы и стоны были еще безутешнее, чем раньше.
Я сидел за рулем своей машины, не зная, что мне делать. Я бы хотел сейчас очутиться в каком-нибудь другом месте — хоть в банке, где мне почему-то объявили о закрытии моего счета, или перед платным туалетом, страдая от поноса и не имея ни одного цента в кармане. Пусть это было бы не Монте-Карло. Но пусть я был бы старше. И еще лучше — не я, а мы оба.
Впрочем, я знал, что нужно делать. Неохотно, не желая делать этого, я повернулся к нему и, обняв одной рукой, прижал его к себе. Его горячее и мокрое лицо уткнулось мне в грудь. Так мы сидели минут пять, а потом я подвез его к дому и высадил там. После этого я поехал к себе. Позже мы ни разу не вспоминали о том, как я обнимал его. Нас никто не видел, но полагаю, что со стороны мы выглядели как парочка гомиков. Я обнимал его и не мог понять, почему так случилось, что я был единственным другом Эрни. Поверьте, тогда он был почти противен мне.
И как раз тогда я — впервые и еще неосознанно — подумал, что, может быть, Кристина тоже станет его другом. Не уверен, что мне это пришлось бы по нраву, особенно после того, как мы целый день мучились с ней.
Когда мы подъехали к обочине возле его дома, я сказал:
— С тобой все будет в порядке, Эрни? Он принужденно улыбнулся:
— Да, со мной все будет в порядке. — Его глаза грустно посмотрели на меня. — Дэннис, тебе надо было вступить в какую-нибудь благотворительную организацию. В фонд безработных, а может, в Общество по борьбе с раковыми заболеваниями. Во что-нибудь такое…
— Ах, брось ты.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Если ты имеешь в виду, что ты рохля, то мне это известно.
Из передней двери дома вырвался сноп света, а из него опрометью вылетели Майкл и Регина, — вероятно, они были готовы увидеть полицейских, приехавших сообщить им, что их сын попал в дорожную катастрофу.
— Арнольд? — громко позвала Регина.
— Ну, пока, Дэннис, — проговорил Эрни, теперь уже по-настоящему грустный. — Уезжай, хватит тебе дерьма на сегодня. — Он вылез из машины и покорно произнес:
— Привет, мам. Привет, пап.
— Где ты был? — спросил Майкл. — Молодой человек, вы хоть знаете, как перепугана ваша мать?
Эрни был прав. Я мог обойтись без сцены воссоединения семьи. Развернув машину, я увидел в зеркальце, как они набросились на него, обреченно дожидавшегося своей участи, и смешно потащили к месту расправы. В их целеустремленных действиях не было ни одного резкого движения или необдуманиого жеста. Они заботились о том, чтобы не причинить ему вреда, — он был вещью, сохранностью которой они дорожили больше всего на свете.